Франсуаза Саган - Окольные пути

– Моя отказаться и от твоих часов, – сказал парень с благочестивым видом.

Брюно внезапно ощутил прилив уважения к этому человекообразному, который, вместо того чтобы обчистить, доставил его сюда.

– Твоя – славный малый! – сказал он.

И, наклонившись, он похлопал незнакомца по плечу. Тот сразу же встал на колени перед кроватью и подставил Брюно свою буйную голову.

– Твоя поцеловать меня.

Брюно отшатнулся, но слишком поздно. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Диана. Она смотрела на них, прислонившись к дверному косяку, в вызывающей, как у уличной девки, позе, что сначала удивило Брюно, а потом привело его в ярость.

– Я помешала вам! – сказала она визгливым голосом.

– Ах, прошу вас, Диана, не будьте смешной! Что со мной произошло?

Диана расхохоталась:

– Случилось то, что во время вашего побега вы заработали себе солнечный удар, а этот парень вернул вас домой. Учитывая разнообразие его увлечений, нельзя с уверенностью утверждать, оказал ли он вам те же знаки внимания, что и кое-каким животным из своего стада и местному викарию. Вот так!

Брюно бросил взгляд, полный недоверия и ужаса, на своего воздыхателя, слава богу, поднявшегося с колен, затем посмотрел на Диану.

– Ну что, Брюно, вижу, что вам начинает нравиться сельская жизнь?

Так, теперь еще и Лоик; шуточки в его духе. Появившись из-за спины Дианы, он прислонился к косяку с другой стороны. Он раскраснелся, улыбался, вид у него был очень мужественный, и, честное слово, это раздражало Брюно.

– Лоик, вы ведь… скажите мне… то, что рассказывает Диана… эти бредни, в общем, по поводу… – Он указал подбородком на болвана, который не переставал блаженно улыбаться.

Голос Лоика звучал успокаивающе:

– Да что вы, старина, точно ничего не известно! Единственное, что мы действительно знаем, так это то, что наклонности Никуда-Не-Пойду еще не совсем определились… Но браться утверждать, что вы уже не тот, каким были, когда покидали эту ферму…

Диана принялась хохотать, и Брюно хотел сделать ей внушение, но остановился. Она вдруг звучно икнула, как настоящая пьянчужка. В салонах подобные выходки встречают каменными лицами и потоками слов. Но только Диана, вместо того чтобы бросить на присутствующих осуждающий взгляд, как обычно поступают со стыда люди, позволившие себе подобный промах, сделала совершенно невероятную вещь: она открыла висевшую у нее на руке соломенную сумочку, с раздражением заглянула внутрь и тщательно закрыла ее. На какое-то мгновение Лоик и Брюно онемели, затем Брюно заметил, что и без того красные щеки Лоика побагровели еще пуще от желания рассмеяться, но это длилось недолго. Он только что вернулся с поля, откуда, опередив его, раньше закончив работу на своем полугектаре, прибежал на ферму Никуда-Не-Пойду. Лоик умирал от усталости, из-за чего и потерял свойственную ему проницательность. Разговор внезапно показался ему сюрреалистическим. Словно это он, Лоик Лермит, добрый босеронский землепашец, приютил у себя двух парижан. Ему в голову пришла забавная мысль: сегодня вечером только жнецы могут рассчитывать на его уважение. Остальные же, кем бы они ни были, пусть даже они прикатят сюда в «Роллс-Ройсе» из Академии наук, будут для него всего лишь хлыщами, предающимися абстрактным рассуждениям. По крайней мере Диана, несмотря на свое опьянение, помогала готовить яблочные пироги и отведала убоины, что делало ее более живой, более реальной, чем Брюно с его тройным солнечным ударом. Более живой, чем муж Люс с его невидимыми миллионами, чем леди Дольфус, парижская законодательница мод и элегантности. Лоик соприкасался с землей, выворачивал ее пласты, брал у земли зерно, которое было предтечей хлеба. Он стал самому себе смешон; он смеялся над самим собой и над салонами, в которых проводил свою жизнь, и над той жизнью, которую ему еще предстоит прожить в тех же салонах. А через несколько дней он будет смеяться над сельской жизнью, над полями, над урожаем, над зерном, над своей физической усталостью, как и подобает смеяться человеку по имени Лоик Лермит, когда ему становится ясно после пятидесяти лет прожитой жизни, что сама эта жизнь была, по существу, пустой и вовсе не обязательной. Когда становится ясно, что некоторые невыносимые моменты, пережитые в прошлом, действительно были невыносимыми, а счастье, хотя и весьма сомнительного свойства, действительно было счастьем. В общем, когда становится ясно, что выражение «прожигать жизнь» встречается не только в романтических произведениях.

– Кажется, он хочет укусить меня! – закричала Диана.

Она присела с другой стороны кровати лицом к Брюно, и придурок действительно весьма свирепо уставился на нее; он даже ощеривался, показывая зубы, похожие на зубы старого пса. Она повернулась к Лоику. (Милая Диана была взаправду пьяна!)

– Представьте себе, этот парень считает, что я готова броситься на Брюно, наверное, с ним вместе! Как будто я могла бы поступить так под этим кровом! – сказала она, указывая широким жестом на засиженный мухами потолок. – Как будто я собираюсь показать этому невинному созданию все тонкости и извращения греха, которые он будет помнить всю свою жизнь, а возможно, и обучит им своих животных!

Лоиком овладел приступ дикого смеха, передавшегося затем и Диане. В нем слились их усталость, полный разрыв с прежними привычками, вся странность их приключений, полное изменение привычного течения их жизни. Неизвестно почему, они оба содрогались в конвульсиях, Диана даже вынуждена была встать и, ковыляя, добрести до стены, чтобы прислониться к ней. «Странно», – подумал Лоик. Странно было видеть, как эти два совершенно непохожих человека смеялись совершенно одинаково; было нечто таинственное, нелогичное, могущественное в этом сумасшедшем смехе, нечто, вырывавшееся из глубины подсознания, не связанное с остальными чертами характера, но нуждающееся в том, чтобы быть разделенным с кем-то, как и наслаждение. Например, у них с Дианой не было ничего общего, разве что они посещали одни и те же салоны, но иногда их одолевал абсурдный и почти шутовской смех по одному и тому же поводу. Они задыхались от этого смеха, он увлекал их за собой и мучил. Если в отношениях двух людей, даже страстно влюбленных, никогда не было такого смеха, в решающий момент его всегда не хватало. Отсутствие этого смеха зачастую объясняло внешне ничем не оправданные разрывы отношений, а если он вдруг возникал, то мог служить причиной довольно странного взаимного влечения, как, например, теперь, когда никто не смог бы встать между Лоиком и Дианой. Наконец они успокоились, присели – она на стул, он – на подоконник, с такими предосторожностями, как будто были тяжело ранены, то есть вели себя так, как положено людям, ставшим жертвами безумного смеха. Удостоверившись, что к партнеру возвращается хладнокровие, что приступ прошел, они оба вернулись к взаимному недоверию, раздражению, перестали интересовать друг друга, короче говоря, вернулись каждый в свое одиночество. И только тогда они смогли посмотреть на Брюно.