Коитиро Уно - Бог китов

Случайно я увидел старое эмаки «Охота на кита». На картине – окровавленный исполин. Опутанный тройной сетью, он бьется в ней, пытаясь разбросать снующие вокруг красные, белые, черные лодки. Из его ран хлещет кровь. Сжимая кольцо вокруг разъяренного животного, рыбаки добивают его гарпунами. Один вскарабкался на голову кита и долбит его охотничьим ножом. Другой бессильно повис на сети. Он, видимо, мертв. Море бушует как во время шторма. Чернеют днища перевернутых лодок. Над ними в испуге мечутся белые птицы.

И по цвету, и по композиции (художник следовал закону перспективы, заимствованному у европейцев) это эмаки бесспорно уступало известным картинам, изображающим охоту на китов, хотя бы Сиба Кокана. Но что-то поразило меня в нем. Пожалуй, кричащая диспропорция: рядом с огромным китом фигуры рыбаков и их лодки выглядят удивительно маленькими. Кит неправдоподобно, нарочито велик. О нет! Художнику не изменило чувство меры. Прочитав незамысловатый текст, я понял, что все это продумано. «Взгляните, как могуч этот кит!» – говорит художник.

– Дедовских времен? – спросил я у хозяина, старожила Нагасаки.

– Эта вещь досталась мне от приезжего художника. Он был так потрясен, услышав про Бога Китов, что написал эмаки, а уезжая, оставил его вместо платы за квартиру.

Бог Китов! Сколько раз еще в детстве слышал я о нем!

И хозяин не торопясь, припоминая подробности, поведал мне легенду, из которой и родился этот рассказ.

В поселке Вадаура, на побережье провинции Хидзэн, жило несколько сот человек. Им невдомек было, что наступили новые времена – правление императора Мэйдзи. [1]Летом они ловили рыбу, зимой охотились на китов. Но в эту зиму им долго не было удачи. Наконец в сети попала самка кита. Рыбаки, опасаясь упустить добычу, кидали в нее гарпун за гарпуном и уже готовились покончить с ней, как вдруг к натянутой сети подплыл еще один кит, огромный, точно остров. Такого исполина раньше в этих местах не видывали. Пуская фонтан, он резвился на волнах, пока не угодил головой в сеть. Спасаясь, он круто повернул в открытое море, увлекая за собой две лодки, между которыми была натянута сеть, и три лодки загонщиков.

Самка кита высвободилась, а кит-исполин, то ныряя, то вновь подымаясь на поверхность, мчался по морю три дня и две ночи, увлекая за собой в океан несчастных рыбаков. Две лодки пошли на дно, две перевернулись, и все люди в них погибли. На третий день рыбаки последней лодки решились наконец обрубить веревку, но домой, едва живые, они добрались лишь месяц спустя. С тех пор в гарпунера уцелевшей лодки вселился злой дух кита. Дрожа всем телом, он приговаривал, проклиная чудовище: «Если бы не закон, запрещающий покидать Японию, я бы вцепился в хвост этого убийцы и доплыл с ним до самой Индии. Попадись он мне еще раз, не упущу! Вцеплюсь в хвост – и хоть в самый ад».

Он был старейшиной гарпунеров. И хотя ему шел шестой десяток, по мужеству и отчаянности ему не нашлось бы равных. Он никого не боялся, ни синтоистских богов, ни будд. Рыбаки Вадаура после восстания в Симабара [2]обратились в католичество. Во времена Эдо [3]– времена гнета – они не изменили своему богу. Этот же гарпунер не верил ни в Христа, которого почитали его предки, ни в гнев всевышнего.

Спустя три года кит-исполин вновь появился в прибрежных водах. Мужчины, не теряя времени, бросились в погоню. Но кит и не думал уклоняться от боя. Могучим ударом хвоста он расшвырял и разбил все лодки, и хрупы несчастных еще долго носились по волнам, пока не подобрало их рыбачье судно.

По обычаю Вадаура позором клеймят тех, кто обрубает веревку и упускает кита. По обычаю Вадаура убийцу рыбака ждет кровная месть. Погиб отец, погиб сын, и бабка привела на берег маленького внука. Она не лила слез, а пропела песню мести и взяла клятву мести с внука. О ките-душегубе шла недобрая слава, и люди испытывали суеверный страх перед его чудовищной силой.

Этот кит не был похож на других китов своей породы. Его нос горбила большая белая шишка. Он был хитер, свиреп и огромен – раза в два больше самых больших своих сородичей. А потому в нем было в восемь раз больше жира. Жители Кисю, Тоса, Танго и рыбаки артели Масутоми прозвали его Богом Китов. Была у него еще одна примета – струя его фонтана раздваивалась, и благодаря этому его узнавали издали. Завидев кита-исполина, рыбаки бросали лов и спешили домой, точно при приближении бури.

Проповедник, которого все называли патером, пользуясь тем, что в правление императора Мэйдзи был снят запрет с публичных проповедей, предостерегал:

– Не трогайте его! Это сам дьявол. Истинно говорю вам, тот, кто верует, не станет гоняться за этим китом. Охотиться за ним только напрасно губить людей и снасть. Человеку не под силу бороться с сатаной.

И тем не менее лодки Вадаура гонялись за Богом Китов – и не ради китового жира, но ради того, чтобы отомстить убийце, смыть свой позор и вернуть себе доброе имя и честь, без чего жители Вадаура не мыслили себе жизни. Внук, который, сжимая обломок гарпуна, слишком тяжелый для детских рук, дал клятву мести, через три года стал гарпунером. Он был молчалив и редко выражал вслух свои чувства, но встречи с китом он ждал с горячим нетерпением. И наконец желанный день настал. Молодой гарпунер и Бог Китов встретились в неспокойном зимнем море.

Поначалу все шло хорошо. Оглушенный грохотом палок загонщиков кит сунул голову в сеть и вдруг застыл на волнах точно мертвый. Он был весь изранен гарпунами, и казалось, ему пришел конец. Но это была уловка. Когда юноша с ножом за поясом осторожно подплыл и вскарабкался ему на спину, Бог Китов ринулся из вод залива в океан, таща за собой сеть и лодки. Целый час, истекая кровью, он мчался под водой, еще четыре часа буйствовал па поверхности, хотя почти все лодки уже были разбиты и тройная сеть разорвана. Двенадцать трупов выбросило море, среди них было и тело отважного юноши. Шестерых так и не нашли. Один гарпунер от пережитого страха потерял рассудок.

Три года спустя в погоню за Богом Китов отправился молодой человек по имени Сяки, младший брат погибшего. Его клятву мести приняла не бабка, которой уже не было в живых, а мать – кроткая, тихая женщина, встретившая смерть старшего сына без единой слезы. На берегу, где валялись обломки лодок, обрывки сетей, расщепленные рукояттш гарпунов, где по щекам хлестал ветер, она вложила обломок гарпуна в руку младшего сына и перед двенадцатью завернутыми в рогожу трупами пропела песню мести на привычный мотив погребальных причитаний, тут же придумывая слова. От гнева голос ее прерывался, по она упрямо допела до конца: «Кто там мчится, огромный, кутаясь в черные облака? Кто удирает, посеяв бурю, облизывая кровавые губы? Сын мой, торопись, догони его! Вцепись ногтями в его горло, разорви его утробу! А до тех пор в гнездо не возвращайся и ждать тебя не будем, до тех пор, пока родная мать не смоет слезы кровью убийцы».