Рю Мураками - Танатос

— Я хочу сказать тебе одну вещь.

— Да?

— Это настоящий бум щадящей психотерапии, не так ли?

— Что?

— Эта мода излечиваться от своих ран. Я против этого, это не та вещь, от которой надо излечиваться, от нее надо освобождаться, а это не одно и то же. Думаю, раны излечиваются благодаря общению с другими людьми… мужчинами.

— Ну уж нет!

— Да что ты, ведь я имею в виду тебя и твоего приятеля. Это было очень странно, честное слово, я не ожидала такого ответа, я почувствовала, что превратилась в какую-то креветку или краба… скорее черепаху, меня словно парализовало, а потом возникло впечатление, будто бы мое тело раскалывается вдоль, как кристалл, сверху донизу; я не могла такого представить, я ожидала услышать совсем другое, что-то вроде: «Все кончено, я ухожу от тебя, Рейко, ты действительно ничтожество, из тебя ничего не выйдет, это ясно; короче, сгинь с глаз моих, Рейко, ты настоящее дерьмо; мне вспоминаются Кейко и Юри…», но вышло совершенно не то, тревога и радость рвали меня на части, нет, они вовсе не компенсировали друг друга, я была похожа на кристалл, разрушающийся от воздействия двух полярных сил, как только этот процесс начался, исправить было уже ничего нельзя; я допила свой «Касси», и он провалился не в желудок, а в эту самую щель, образованную двумя разрывающими меня силами, вкуса я не почувствовала, а потом я заплакала, и все, чего я не успела еще довообразить, проявилось на моем лице и стало раздирать его; мне нужно было успокоиться и смириться с неизбежным, как тогда, когда отец ни с того ни с сего начал лупить нас с братом по чем попало, но этот человек, которого я называю «учитель», не бил меня в тот момент, он не отталкивал меня, не оскорблял… просто он не зависел от меня, он совершенно во мне не нуждался, единственное, что было ему интересно, — посмотреть на мою реакцию; я совершенно потеряла контроль над собой и, не переставая рыдать, набросилась на него: «Вот вы сейчас, строя из себя эдакого гордеца, говорили о ранах, от которых мы пытаемся излечиться; да вы сами ничуть не отличаетесь от меня и моего приятеля, да, мы помогаем друг другу исцелять наши раны, а вот вы никогда не интересовались, кто мне их нанес… А это сделали вы же, это ты изранил мне душу, не отпирайся, это ты, ты втоптал меня в грязь; ты говорил, что любишь меня, что не можешь без меня, а сам в то же время приглашал блядей из садомазохистского клуба и просил их раздеваться, чтобы делать с ними то же, что и со мной, это ведь ты, говоря, что Кейко потрясающая девчонка и что ты любишь ее, кончал мне в рот и в задницу… и при этом ты никогда не думал, насколько это может мучить меня!», ну так вот, он вывел меня из бара, кивнув бармену: мол, извините, напилась барышня; он поддерживал меня за талию, и тут я вдруг осознала, что уже видела все это, то же самое происходило с моим отцом… и даже когда мы вошли в номер, я все никак не могла успокоиться.

Он был чрезвычайно удивлен, поскольку я всегда старалась держать себя в руках, даже когда оставалась наедине с собой, ничто не могло заставить меня забыть обо всем и выйти из себя… хотя я могу сказать, что это было замечательное ощущение.

Я всегда думала, что не способна нормально выражать свои эмоции, а этот человек вообще не мог понять, почему я вдруг сорвалась с цепи, он даже не пытался сделать этого, это было не в его духе; но все-таки он был очень удивлен, хотя и не принимал близко к сердцу: он не вышел из себя, напротив, у меня сложилось впечатление, что он был доволен происходящим, я уверена, что ему нравилось, когда кто-то орал, плакался или выказывал свою зависимость, потребность в нем, что ли… я уверена, что ему доставляло удовольствие убеждаться в действенности своего эмоционального влияния на людей, а потом его отпускало, и он выбрасывал это из головы, как девочка, которая мгновенно теряет интерес к сломанной кукле, если только она, конечно, не представляет собой объект особого обожания, а так интерес неизбежно со временем теряется; учитель не обращал никакого внимания на мою злобу, он велел гарсону подать чего-нибудь покрепче и поставил передо мной стакан, я изо всех сил сжала бокал с коньяком, а поскольку стекло было очень тонкое, бокал лопнул у меня в руках и я порезала себе губу.

— Ну что же ты делаешь!

— Вы не понимаете, вы не можете понять, но позвольте мне сказать вам, что у меня действительно высокоэмоциональные отношения с моим другом, а с вами… я даже не хочу говорить… с вами — ровные.

— Это как это — «высокоэмоциональные»? Ты хочешь сказать, что вы постоянно спорите?

— Высокоэмоциональные отношения означают высокоэмоциональные отношения.

— И вы не даете им выхода?

— Мы настроены довольно критически по отношению друг к другу, он много читает, он читает книги, посвященные проблеме терроризма, он не особо любит говорить об этом, его теория заключается в утверждении, что только терроризм может принести подлинную свободу, размышляя, он сам пришел к такому выводу.

Пока я, всхлипывая, рассказывала ему все это, учитель опустил голову и испустил глубокий вздох:

— Тебя хоть чему-нибудь научила поездка на Кубу? Не говори, пожалуйста, о терроризме что попало, я твоего друга не знаю, да и знать не хочу; в настоящее время в этой стране не найдется ни одного человека, который бы не рассуждал на эту тему или не утверждал бы, что у него есть некоторый опыт в данном вопросе; террорист — это человек, готовый на все, чтобы выжить, ты же видела такое на Кубе, разве нет? Кастро и его партизаны? Студенты

Гаванского университета, которых пытала тайная полиция после провала нападения на арсенал Монкады? Ты видела фотографии этих людей с выколотыми глазами, так что перестань тут рассказывать глупости.

Он сказал мне все это очень спокойно, но в голосе его звучала тоска; я пыталась остановить кровь, лившуюся из пореза на губе, прикладывая бумажный платок, а потом я начала рассказывать, глядя при этом ему прямо в глаза, о том, как занималась любовью со своим приятелем. Мне не давала покоя мысль: «Но почему этот человек теперь вспомнил о людях с выколотыми глазами?», мне казалось, что он прямо сейчас выколет глаза мне самой, и при этом он говорил так вежливо, почти нежно… это бесило меня, я стала помышлять о том, как бы вывести его из равновесия, и вот, чувствуя, как от страха подводит живот, и глотая слезы, я стала расписывать свои впечатления о сексе с этим юнцом, я рассказала ему о нашей первой ночи, как мы спали вместе, оба совершенно голые, и пока говорила, я на самом деле вспомнила ту ночь, невероятно, но я почувствовала, что возбуждаюсь, словно бы этот мальчик любил меня как мать, как богиню; действительность была в тот момент послушна мне, мы лежали вместе, я слышала, как он дышит, стараясь сдержаться, и тогда, не говоря ни слова, спустила с него трусы, и в ту же секунду он кончил… рассказывая эту историю, вспоминая, вдруг поняла, что все, что я сделала для того человека, учитель делал и со мной, и вот, слушая меня, прихлебывая коньяк, ну, как бы это выразить… он пытался примириться с реальностью… наверно, это так, у меня сложилось очень странное впечатление, словно в меня вселился дух отца, мне казалось, что нужно что-нибудь сделать, но я была не в состоянии… нет, не совсем так, не то чтобы я превратилась в моего отца, ведь я не подражала ему, так как в тот момент даже не думала об отце… но в конечном счете сделала этому человеку то же, что иногда делал нам мой отец; теперь, когда вспоминаю об этом, это не кажется мне таким уж сложным, просто дети в своей жизни являются как бы продолжением собственных родителей, ведь в младенчестве дети никого так хорошо не знают, как своих папу и маму, правда? Девочка, вскормленная волчицей, вырастет девочкой-волчонком, и мальчик, вскормленный волчицей, тоже будет волчонком, он просто не сможет иначе, а пожелай он чего-нибудь другого, ему ничего не останется, кроме как избрать себе какую-нибудь профессию и сделаться специалистом в этой области, и ничего больше, а что же далее? и вот я стала актрисой и танцовщицей, но это не то же самое, скорее, этот человек сделал из меня актрису и танцовщицу, я осталась внутри круга и, что бы ни делала, не могла вырваться за его пределы.