Николь Розен - Две недели в июле

— О чем ты задумалась? — спросил Марк, заметив наконец, что Клер молчит.

Она мужественно смотрит на него и отвечает:

— Я думаю о том, что будет после.

— После чего?

— Ну, хотя бы после отпуска. Через два дня я возвращаюсь в Париж, а ты остаешься здесь. Мы снова расстаемся. Как это будет? Когда мы встретимся снова? И как? Для меня разлука тяжела.

Он остановил машину у края дороги. Затем повернулся и обнял ее.

— Не беспокойся. Мы будем писать друг другу каждый день. Как раньше. И есть телефон. И очень скоро увидимся. В одни выходные приедешь ты, в другие я. Я не смогу, наверное, приезжать слишком часто — у меня уже куча дел перед началом учебного года. Но как только смогу, мы где-нибудь встретимся. Знаешь, я очень дорожу нашими отношениями. Мне тебя будет очень не хватать.

Он укачивает ее, как ребенка, которого надо утешить. Она убаюкивает в его объятиях свои опасения. Но они не исчезают. Его слова только добавляют горечи. Она уже представляет себе выходные, когда он будет занят, в окружении друзей, с Бланш, с Клеманом, а она останется одна. Осторожно, чтобы не обидеть, она высвободилась из его рук.

— А что будет потом? Есть ли у нас хоть какая-то надежда жить вместе?

Он молчит некоторое время и не смотрит на нее. Потом берет за руку.

— Я очень надеюсь, уверяю тебя. Я даже уверен, что так и будет. После Бланш ты первая женщина, которой я это говорю, поверь мне. Но ты же понимаешь, что это не может произойти сразу. У каждого из нас своя жизнь, свое прошлое. Мне скоро пятьдесят, и у меня обязанности, которые я не могу не выполнять. И которые я хочу выполнять. К тому же мы живем далеко друг от друга. Это реальность, и с ней надо считаться. Но я уверен, что однажды это случится. Если нам хватит терпения подождать, когда все уладится, все может сложиться. Я чувствую твое напряжение, я сам его испытываю. Но надо набраться терпения. Я хочу тебе признаться: я очень боялся, что Бланш не примет тебя. Для меня это было бы непереносимо. Это стало бы препятствием, которое мне было бы трудно преодолеть. Нам повезло, что она оценила тебя и приняла то, что ты будешь со мной. Это очень хорошо, ты просто не отдаешь себе отчета, как это важно. Это позволяет нам надеяться на будущее.

Она похолодела. С самого начала она заметила эту зависимость Марка. Но старалась о ней не думать. Он сам простодушно подтвердил ее. Чтобы ее любить, ему нужно было позволение Бланш. Снова что-то возмутилось в ней. Она не хотела, чтобы все так происходило. Она посмотрела ему прямо в лицо.

— А почему бы тебе не приехать в Париж на первые две недели августа? Я еще не работаю, ты тоже. Мы могли бы побыть вдвоем в другой обстановке, у меня. Ты бы познакомился с моими сыновьями. Они проведут несколько дней со мной.

Эта мысль пришла к ней внезапно, импульсивно. Клер об этом не подумала раньше, но теперь это казалось ей совершенно очевидным. Почему же это невозможно? Марк отпустил ее руку и стал смотреть на дорогу.

— Ты застаешь меня врасплох. Я не знаю. Мне надо подумать. Но пока мне кажется это трудновыполнимым. Все уже предусмотрено на эти две недели. Мне надо доделать ставни. И весь август будут приезжать друзья, сменяя друг друга. Я не могу оставить Бланш и Клемана одних — это тяжелая нагрузка. Я обещал, ты должна понять. Да это и мои друзья тоже. Они хотят увидеть меня, и я тоже рад встретиться с ними. Нельзя делать что вздумается. Не надо.

Этот ответ уже не удивил ее, но все же она почувствовала горечь. Ей бы так хотелось, чтобы он с радостью согласился. Чтобы для нее он делал бы все что вздумается. Это и называется любить. Поменять все, все круто изменить. Без расчетов, не осторожничая. Марк снова заметил, что она молчит, и опять взял ее за руку.

— Послушай, не грусти. Я не сказал «нет». Просто это будет трудно. Я обещаю подумать.

Он поцеловал ее в щеку и завел машину.

Чтобы скрыть слезы, Клер прижалась лбом к стеклу. Они возвращались молча, обмениваясь ничего не значащими словами. С тех пор они больше об этом не говорили…

Клер спускается в кухню. Пришла почта, и кто-то положил ее на стол. Она смотрит, нет ли открытки от мальчиков. Видит надпись на конверте: Мадам Бланш С. Несколько секунд она остается в замешательстве, потом выходит во двор. Солнце ослепляет ее, она чувствует слабость. Медленно направляется к мастерской Марка.

— Наконец проснулась? Ну и сурок!

Он весел, улыбается.

— Я видела письмо, адресованное Бланш. Она до сих пор носит твою фамилию?

Ей не удалось скрыть волнение.

— Конечно. А что тут такого?

— Не знаю. Когда женщина разведена, и к тому же живет с другим мужчиной, обычно она возвращает себе девичью фамилию. Или сохраняет обе.

Не прерывая работы, он говорит:

— Мы не разведены…

— Правда? Так долго? Но почему?

Она взволнована.

— Почему? Даже не знаю. Наверное, потому, что это не имеет никакого значения. Чтобы не осложнять себе жизнь адвокатами, судами и всем прочим. Не вижу, для чего это нужно. Мы прекрасно обходимся без административного вмешательства в нашу жизнь.

В его голосе вдруг проскальзывает досада. Впервые она видит его таким.

— А если бы ты захотел снова жениться?

Он смеется.

— Ты же знаешь, я не создан для брака. Мне хватило одного опыта.

Ей смеяться не хочется.

— Пойду в сад, почитаю. Пока.

Ей надо прийти в себя. Подумать. Возможно, Марк прав. Ей в самом деле не следует придавать слишком большого значения таким деталям и внешним признакам. Хотя она не уверена. Что-то ей подсказывает, что именно это важно и имеет значение. Ее смущает то, что он воспринимает все по-другому. Это ее беспокоит, пугает. Здесь ей видится опасность даже большая, чем во всем остальном, хотя она не может четко ее определить. Ей надо успокоиться и подумать.

Сегодня утром Бланш проснулась рано. Раньше, чем обычно. Услышала, как открылась дверь комнаты Марка, и сразу же встала. Как хорошо, что присутствие Клер ничего не изменило. В семь часов Марк уже на ногах и готовит завтрак для всего дома. Вначале она боялась, что он переймет привычки Клер, которые, надо признать, несмотря на все ее хорошие качества, очень отличались от их образа жизни. Она никогда не вставала раньше девяти утра, а зачастую еще позже… Странно. Как можно оставаться в постели, когда день уже давно начался, и пропускать лучшие утренние часы, когда небо такое голубое и чистое, а воздух такой свежий? Это лучшее время, чтобы бодро встать и начать дела. Надеюсь, что она не всегда такая, подумала Бланш, надевая халат, это было бы неприятно. Бросив взгляд на Клемана, спящего на спине с открытым ртом, она тихонько вышла, стараясь не наступить на первую, сильно скрипящую, дощечку пола.