Анатолий Отян - Добро Наказуемо

— Владимир, может сначала десять капель коньячку?

— Чуть, чуть, — взяв в руки высокую рюмку сказал Раевский и пальцем показал сколько наливать.

— Ну, что ты, это же не внутривенно!

— Остальное потом. Нужно быть в форме, — ответил на шутку вполне серьёзно Раевский, закусил ананасом и потянулся к конверту.

— Поешь, Владимир, «московская» колбаска, специально заказывали, знаем, что ты не любишь немецкие колбасы.

Раевский вилкой поддел запечатанный конверт, положил в рот кружок колбасы и начав читать, перестал жевать. Марк, налил себе полную рюмку коньяка, выпил, положил в рот сразу три кружочка колбасы и глянул на Раевского.

— Владимир, что с тобой, на тебе лица нет?! — полепетал Марк, шепелявя из-за непрожёванной пищи.

Лицо, шея и тело Раевского покрылись бурыми пятнами. Он смотрел в письмо, как сомнамбула, затем откинулся на спинку кресла и начал бледнеть.

— Владимир, срочно выпей рюмку коньяка, он расширяет сосуды.

— Ничего не надо, сейчас я отойду.

— А что в письме?

— Ничего. Это касается только меня. Пора выходить уже.

— Подождут. Приводи себя в порядок, оденься.

— Да, да. Кто тебе передал это письмо?

— Ольга, распространительница билетов.

— Ты можешь её позвать?

— Она уже ушла. А что? Я её накажу, что она взяла для передачи письмо.

— Нет, не смей. Наоборот, скажешь ей спасибо. Марк, пойди, скажи зрителям, что я сейчас выйду к ним.

Раевский одел свежую рубаху и майку и вышел к зрителям. Его встретили радостными аплодисментами. Когда они стихли, поэт обратился к зрителям:

— Дорогие друзья, извините меня, но у меня будет просьба к человеку, передавшему мне письмо перед концертом, остаться в зале или зайти ко мне. Я искренне прошу сделать это.

Марина не ожидала такого посыла, но собралась и решила ни одним движением или жестом не выдать себя. Она уже почти не слушала выступавшего, а думала, как ей быть. Выполнить его просьбу она не готова. Как себя вести, что говорить? Нет, нужно уйти, придёт время к их общению. Они тогда будут к нему готовы.

Раевский читал старые стихи по просьбе зрителей, большая часть которых была им роздана заранее, также как и вопросы, на какие он должен отвечать. Стихи он читал автоматически, без той изюминки, которая делает их высокой поэзией. Он стоял на сцене и вглядывался в лица молодых женщин, пытаясь угадать, какая из них может быть его дочерью. Лица Анны он не помнил, поэтому не мог сравнивать. А вообще, есть она в зале или нет? Вот в первом ряду справа сидит женщина. Может она? Вряд ли. Слишком еврейское у неё лицо, а та, кажется, была русской девушкой. В третьем ряду, в проходе сидит красавица в красном костюме. Может она? Нет, это уже слишком. Что слишком? Красива? У неё, правда губы похожи на его, с каймой. Но после того, как он объявил о письме, ни один мускул не дрогнул на её лице, а он смотрел в этот момент именно на неё. А почему он смотрел на неё?

Эти мысли сбивали его с ритма и рифмы, и он еле закончил обещанную серию стихов. Вопросы поступали из зала заранее подготовленные, он их отвечал с заготовленным юмором, в зале смеялись. Но один вопрос, который был плановым, тем не мене оказался неожиданным. Его задала та самая женщина, что сидела в первом ряду:

— Владимир Сергеевич, расскажите о своей семье, своих детях и внуках, если есть.

— Первый брак у меня был с моей сокурсницей, Галиной Григорян, она родила сына Игоря, но прожили мы с ней всего четыре года.

Расстались, как говорят, друзьями. Игорь жил сначала у неё, а когда она уехала с новым мужем добывать нефть в Сибири, он жил у меня.

Закончил МГУ, по специальности микробиология. Уже несколько лет живёт в Америке, работает по длительному контракту. Там же и женился на девушке, чьи родители эмигрировали в Америку ещё до первой мировой войны из Украины. Произвели на свет внука, ему три года, зовут Майкл. Я долгое время жил один, и женился только в 70-ом году на балерине Чекмарёвой, молодой, подающей надежды, но я по натуре, как и большинство мужчин, эгоист и поставил условие — рожать.

Значит, балету финал. Родила сына Борьку. С ней мы тоже расстались.

Борис сейчас старший лейтенант. Я женился третий раз и от этого брака детей нет.

Раздались аплодисменты. Раевский поднял руку:

— Подождите аплодировать, кажется не всё. Я хочу быть честным до конца перед вами и в первую очередь перед собой. Я сегодня узнал, прости меня Бог, грешника, что у меня есть взрослая дочь и внучка.

В зале воцарилась такая тишина, что слышно стало, как открывалась наружная дверь.

— Я приложу все силы, чтобы встретится с ними и породниться как положено.

Зал зааплодировал радостно и восторженно, а потом началась овация. С последним хлопком Марина встала, вышла из зала и ушла в гостиницу. Почти всю ночь она не спала, и только под утро уснула крепким младенческим сном и проспала до обеда. Легко перекусила и отправилась к своей Свете, за которой успела соскучиться.

Марина ехала и спрашивала себя, почему она ушла от встречи с отцом, к которой она так стремилась. Даже не ушла, а панически сбежала? Спрашивала, но переполненная чувствами от прошедшей встречи, чёткого ответа не находила и только немного позже, успокоившись, она разобралась в себе и определила причину этому. Она попросту испугалась. Испугалась того, что понимая поэтическую натуру своего вновь увиденного отца, инстинктивно подумала, что у него под влиянием собственного выступления и эйфории переданной ему восторженными слушателями, обострились чувства, и он в тот момент готов был обнять весь мир, а позже, когда буря чувств утихнет, поймёт, что сделал ошибку, бросившись в объятия незнакомой ему женщины, назвавшейся его дочерью, будет мучиться сам и доставит и ей немало страданий.

Раевский после концерта постоял на сцене, ожидая, что зрители разойдутся, а женщина, написавшая письмо, останется в зале. Но зрители продолжали аплодировать с затихающим энтузиазмом, и он понял, что ставит себя в глупое положение, при котором он останется на сцене под топот ног разбегающихся слушателей. У него мелькнула картинка из давнего прошлого, когда выступая на концерте в провинциальном городе на Украине, кажется в Кировограде, объявил, что в заключение он расскажет своё любимое стихотворение, но не успел его закончить, как из зала по одному, а потом группами стали выбегать люди. Он не мог понять, что происходит: только что они буквально неистово аплодировали и вдруг такая реакция на последнее стихотворение. Но оставшиеся в зале, стоя продолжали аплодировать, и он со смешанными чувствами ушёл со сцены и спросил администратора областной филармонии, где он выступал:

— Что происходит?

— Не обижайся, Володя, — потерявший на войне глаз, администратор, по имени Шая разъяснил: — это галошники. Бегут в раздевалку получить свои галоши и одежду, чтобы успеть на автобус. Но ты слышишь — тебе продолжают аплодировать. Выйди на сцену.