Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Подними руки — и ни звука.

Я был не столько напуган, сколько удивлен: мне никогда в голову не приходила возможность в наше время подобной ситуации. Я понял, что положение безвыходное, вернее, бессмысленно оказывать сопротивление. И у меня невольно вырвался вопрос:

— Что вам нужно?

И, как ответ, проворная рука одного быстро обшарила внутренние карманы моего пиджака. И в ту же секунду грозный голос приказал:

— А теперь топай. Сматывайся! Ну?!

Я почему-то сразу прикинул, чем они могли поживиться. У меня в бумажнике оставались три десятки. Выходит, из-за тридцати рублей я мог лишиться жизни. Ошеломленный совершенно диким, неслыханным случаем, я быстро вышел на улицу, даже не заметив, как и куда исчезли мои грабители. Ощупал карманы. К моему немалому удивлению и радости, в карманах все было цело: бумажник с деньгами, паспорт. Все ли? Тогда в чем же дело, что за фокус они со мной сотворили? И тут как молнией пронзила мысль: партбилет. Они взяли у меня партбилет! Значит, это не просто грабители. Или они взяли партбилет по ошибке, в спешке приняв его за бумажник?.. Из таких торопливых надсадных мыслей, пытливых вопросов и поспешных, неясных ответов в сознании вырастало нечто загадочное и зловещее. Я остановился, соображая, что бы предпринять. В этот поздний час улица была полупустынной. Редкие прохожие спешили домой. Первая мысль о милиции: надо немедленно заявить. Но, как на грех, ни одного милиционера. Я спустился на Неглинку. И тут меня осенила мысль: Андрей! Нужно сообщить Ясеневу. Сверкнул зеленый глазок такси. Я поднял руку… Из квартиры позвонил Андрею и все рассказал.

Андрей находил этот случай совершенно диким, нелогичным и склонен был считать, что партбилет они впопыхах приняли за паспорт, за которым, очевидно, охотились. Впрочем, — перебил он себя, — зачем им паспорт?

— Да, именно, зачем? — поддержал я такую мысль.

— А может, за твоим паспортом охотится какое-нибудь ЦРУ? — пошутил Андрей.

— А тебе не кажется, что они охотились за моим партбилетом? — выдвинул я новую версию.

— Именно за твоим? Или вообще за партбилетом? Но откуда они знали, что ты коммунист? Хотя если нужен был именно твой билет, то знали.

— Другое дело, — подсказал я, — как они могли узнать, что партбилет в этот день был при мне? Обычно я храню его дома. А сегодня у нас было партсобрание.

— Да, загадка со многими неизвестными, — проговорил Андрей. — А может, на самом деле все гораздо проще и билет твой подбросят из-за ненадобности. Такое бывало. Одним словом, подождем. Со своей стороны мы попробуем принять меры. Ты зайди завтра ко мне на работу. Попытайся припомнить приметы налетчиков.

Ждать долго не пришлось: через два дня меня пригласили в райком к заведующей отделом Евгении Даниловне Лапиной. С ней мне приходилось встречаться уже не однажды. Эта пожилая суровая женщина слыла в нашем районе требовательным, строгим, принципиальным партийным работником. Что касается ее принципиальности, то тут было какое-то недоразумение. Во всяком случае, по моим предыдущим наблюдениям, эта черта характера Лапиной была слишком преувеличена. Например, она была убеждена, что дорогой подарок — картину Саврасова — Пайкин получил от иностранки с моего ведома и согласия и требовала применения ко мне суровой меры взыскания. Она больше доверяла своей интуиции, чем фактам. Я догадывался, зачем меня пригласили в райком, и шел к Лапиной с чувством уныния, предвидя неприятный разговор. Встретила она меня, как всегда, сухо, поздоровалась кивком головы и предложила сесть. Затем, роясь в каких-то бумагах и не глядя на меня, спросила:

— Где ваш партбилет, товарищ Шустов?

— Я уже докладывал секретарю нашей парторганизации. У меня отняли… — Я не закончил фразу: полные губы Лапиной скривились в гримасу, в которой было, пожалуй, больше презрения, чем иронии. Она достала из папки партбилет и, подняв его, торжественно произнесла:

— Вот ваш партбилет. Никто у вас его не отнимал.

Я как-то сразу не обратил внимания на ее последнюю фразу, обрадованный тем, что партбилет цел. Вопрос сам сорвался у меня с языка:

— Где его нашли?

— Там, где вы его потеряли, — с явной неприязнью глухим голосом ответила Лапина.

— Я вас не понимаю, Евгения Даниловна. Я повторяю — партбилет у меня отняли трое неизвестных…

— Товарищ Шустов, оставьте для детей свою сказку о трех разбойниках. Лучше честно, откровенно, как подобает коммунисту, расскажите правду. А если вы в тот вечер находились в таком состоянии, что ничего не помните, то я вам напомню: вы были в ресторане со своей подчиненной Шахмагоновой. Изрядно выпили и в состоянии сильного опьянения обронили партийный билет в ресторане. За вашим столиком его и нашли. Все очень просто и возмутительно. И самое уж возмутительное — ваша глупая сказка о каких-то разбойниках. Ничего этого не было, товарищ Шустов. А сочинили вы эту сказку, когда обнаружили утерю партбилета. Чтоб избежать взыскания. Уж чего другого, а такого поступка я от вас не ожидала. Это, извините, мерзко, недостойно. И знаете что — история с партбилетом проливает свет на ваши прежние дела, которыми занимался райком. Мы вам поверили тогда. А теперь вижу — напрасно.

Я был ошеломлен таким поворотом дела, что называется, опрокинут, сражен наповал. Самое страшное, что в жестоких, беспощадных словах Лапиной была какая-то своя логика, и прежде всего тот неопровержимый факт, что билет нашли в ресторане и именно за тем столиком, за которым мы сидели с Диной. Но ведь я ничего не сочинял, все было так, как я рассказал. Я не был пьян, все отлично помню, и, конечно, это безапелляционное прокурорское утверждение Лапиной оскорбило и возмутило меня. И я вспылил:

— Евгения Даниловна, я прошу отвечать за свои слова…

— Как-нибудь уж постараюсь, — с издевкой перебила она. — Тем более что вам придется и за дела отвечать.

— Я отвечу. Отвечу за все, в чем действительно виноват.

— Так в чем же вы виноваты?

— Пока что я своей вины не вижу. Быть может, виноват только в том, что не вступил в борьбу с теми тремя. Хотя убежден, что это была бы никому не нужная жертва.

— Тогда объясните, каким образом ваш партбилет оказался в ресторане? Именно за вашим столом. Я вас слушаю.

— Я думаю, что это гнусная провокация, заранее разработанная. С целью скомпрометировать меня, создать новое персональное дело.

— Коварные происки ваших врагов, — подбросила Лапина, и в голосе ее звучала явная ирония.

— Я в этом почти уверен, и вы напрасно иронизируете, Евгения Даниловна.

— Почти, — повторила она и встала из-за стола, медленно поправила пышную копну «пристяжных» волос. — А не кажется ли вам, товарищ Шустов, что вы воюете с ветряными мельницами? Вы переоценили себя, свою роль в медицине и боретесь с выдуманными вами же противниками. Вы слишком озлоблены своими неудачами.