Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Похоже на правду, хотя мне и самому немножко смешно.

Она стояла рядом со мной, ее рука, крепкая и широкая, совсем не такая, как у Ирины, лежала на столе. Я как бы невзначай положил на нее свою большую руку и посмотрел ей прямо в глаза, доверчивые, ищущие какого-то очень важного ответа.

Она не позволила мне приблизиться, требовательно и ласково приказала:

— Сядьте.

Не повиноваться было нельзя.

— Расскажите о себе.

— Что рассказывать?

— Почему вы здесь один? Ни с кем не встречаетесь? Вас называют убежденным холостяком.

— Тут две неправды. Во-первых, я встречаюсь. С вами, например. А во-вторых, я холостяк без убеждений…

Глаза ее, в которых светился ясный ум, строгие, властные глаза улыбнулись.

Вечером в клубе офицеров мы смотрели выступление флотского ансамбля песни и пляски. Потом у моря слушали шепот волн.

Держась за руки, как дети, мы спустились по скалам к самой воде, отступившей от берега во время отлива на несколько метров. На берегу ни души.

Марина поднимала камешки и бросала их в дремавшее море, точно дразнила его, нарушая дремотный покой. Оба мы молчали.

Утонув в застывшем море, солнце оставило на северной части неба багряный след. Он не угасал, а разгорался. Ночь приближалась к концу. Пора было расставаться.

Случилось это как-то очень естественно, само собой: я поцеловал ее. Она рассердилась или сделала вид, что рассердилась, быстро оглянулась. Нет, никто не смотрел на нас, если не считать просыпавшихся чаек. Она сказала, впервые назвав меня на "ты":

— Иди, тебе нужно выспаться.

— А ты?

— Мне что, я высплюсь. А сейчас хочу здесь побыть одна. — Посмотрела мне в глаза, попросила почти умоляюще: — Ну иди, иди же.

Я стоял, не двигаясь и не отпуская ее рук.

— Пойдем вместе?

Она посмотрела на меня и покачала головой.

— Закрой глаза. А теперь открой.

Я охотно удовлетворил ее просьбу. Она подошла ко мне вплотную, с преувеличенным интересом всматривалась мне в глаза. Снова приказала:

— Еще закрой и не открывай, пока я не скажу. — И вдруг быстро и горячо поцеловала меня в губы. Прежде чем я успел опомниться, стремительным прыжком взметнулась на скалу и, не оглядываясь, бросилась к своему дому. Остановилась у крыльца, помахала мне рукой.

Придя в свою каюту, я первым делом спрятал в стол фотографию Ирины. Я должен был это сделать.

Пряхин еще не уехал, а Инофатьев уже прибыл в нашу Завируху. Правда, пока что это был только Инофатьев Второй. О его приезде я узнал от адмирала Пряхина.

— Прислали на мою голову родственничка, — мрачно ворчал Дмитрий Федорович. Чувствовалось, что командир базы недоволен приездом зятя, но расспрашивать его о Марате было неудобно.

Вечером я встретил Марата в клубе офицеров. Он был назначен командиром учебной подлодки, в ожидании которой слонялся без дела. Внешне он сильно изменился: располнел, даже обрюзг, под глазами наметились подтеки. Во всем его облике была какая-то нарочитая развязность.

— Вот и я к вам угодил, — весело сообщил он, слегка пожав мою руку. — Прямо по этапу, вроде как в ссылку.

— В ссылку посылают провинившихся, — напомнил я.

— Само собой разумеется, — подтвердил он без тени раскаяния или сожаления. И с той же развязной откровенностью стал рассказывать то, о чем его не спрашивали: — Фортель у меня получился. В «Поплавке» по случаю нашего флотского праздника здорово набрались. Понимаешь, «Двин» шампанским запивали… Я был на своей машине. Со мной приятель — цивильный один, ну и две приятельницы. — Он подмигнул. — Ехали по городу, нарушили правила движения, милиция сцапала нас. Я сгоряча нанес постовому физическое оскорбление, и по этому поводу раздули кадило. Старик мой рассвирепел, обещал выпороть и отречься от меня. Грозили судом чести, кончилось дело ссылкой на Север.

— Кстати, ты это запомни — здесь не место ссылки, — не удержался я.

— Один черт. Мне все равно. Как-нибудь утрясется-отстоится, а там видно будет!

— Ты один, без семьи? — спросил я осторожно.

— Да, разумеется. Жена моя не похожа на княжну Волконскую. Да я и не требую от нее такой жертвы. Жена, старик, это должность, как сказал один боцман, уходя в кругосветное плавание. А должности часто бывают вакантными. Ты не женился? И правильно делаешь. Моряку это совсем ни к чему. Кстати, как у вас насчет досуга? Наверное, тоска-кручина и поволочиться не за кем?

Мне были противны его пошлости, но я сдержался.

— Ты очень, изменился, Марат. Тебя трудно узнать.

Он ответил даже с некоторой гордостью:

— Диалектика, старина: все течет, все изменяется.

— В лучшую сторону. Но ты изменился диалектике вопреки.

— Ах, ты вот в каком смысле. Ну что ж, могу тебя поздравить: тесть мне сказал то же самое. И вообще оп встретил меня сухо, официально. Не знаю, кому я этим обязан, думаю, что твоему подчиненному старшему лейтенанту Панкову.

— Брось ты, Марат, кривляться, — резко оборвал я его. — Всем ты обязан только себе.

— Что ж, поживем — увидим, — кисло отозвался оп.

Уехал адмирал Пряхин и увез с собой короткое полярное лето. Зачастили дожди. С полюса примчались отдохнувшие в июле ветры и не замедлили показать свою новую силу. Разбуженное ими море загудело, помрачнело, ощетинилось белой чешуей.

Должность командира базы временно исполнял начальник штаба: Инофатьев Первый задерживался.

Стояло время напряженной боевой учебы. На берегу редко приходилось бывать, хотя теперь туда и тянуло. С Маратом мы встречались часто, по службе. От прежних курсантских отношений у нас не сохранилось и следа: мы оба чувствовали себя чужими друг другу и далекими людьми. А заниматься все-таки приходилось вместе — он выходил на подводной лодке в море, я со своими «охотниками» искал его, атаковал и «уничтожал». Занятия с действующей, а не условно обозначенной подводной лодкой, как это было раньше, становились интересными, целеустремленными.

Однажды Валерка сказал мне:

— Послушай, Андрей, а ты не находишь, что у нас еще до черта упрощенчества в боевой учебе?

— Не нахожу, — ответил я в недоумении. Мне казалось, что появление у нас подводной лодки совершило целый переворот во всей боевой учебе.

— Уж больно быстро и легко мы находим «противника». В бою будет гораздо сложней, — пояснял Валерка с не присущей ему степенностью. — Полигон узок.

С ним нельзя было не согласиться. Полигон — район, в котором действовала подводная лодка, — и в самом деле не был достаточно широк. Мы уже знали, что «противник» находится именно в таком-то квадрате и за пределы его не уйдет. Так искать легко.

Это было еще до отъезда Пряхина. Я поговорил тогда с Дмитрием Федоровичем. Он долго думал, должно быть, с кем-то советовался и, наконец, издал приказ о расширении полигона. Поиск производить стало труднее, но зато намного интересней. Это решение особенно пришлось по душе Марату. Теперь он забирался куда-то в преисподнюю, где найти его было не так легко. Вообще он страшно переживал, когда его находили, атаковали и особенно когда наши бомбы накрывали цель. И как он ликовал, если ему удавалось перехитрить нас, ускользнуть из-под удара!