Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Я поражаюсь, как он выдержал, — сказал Алексей Макарыч, бросив горделивый взгляд на сына. — Другой бы на его месте не устоял. Нет, не устоял.

— Ты забываешь, батя, что я моряк. Военный моряк. — И затем, повернувшись в мою сторону, прибавил: — На флоте я служил не так долго. По времени. Но всем лучшим, что есть во мне, я обязан флоту, военным морякам, морю. И даже Заполярью, где, откровенно говоря, несладко живется человеку. Флот меня к дисциплине приучил, научил твердости, непоколебимости, убежденности. Научил верить в правоту и отстаивать ее.

Телефонный звонок прервал его. Василий взял трубку:

— Здравствуй, Аристарх Иванович… Нет, не один. Друзья из Заполярья… Вспоминаем дни былые… Ну пожалуйста, буду рад. Заходи.

Положив трубку, Василий обменялся быстрым многозначительным взглядом с отцом, и, как мне показалось, во взгляде отца проскользнуло сожаление, а взгляд сына взывал к снисхождению.

— У Аристарха особый нюх к спиртному, — не очень добродушно заметил отец. — Он чует за десять километров, где пьют.

Теперь Василий посмотрел на Алексея Макарыча с укором и пояснил нам:

— Известный фотограф Ларионов, Аристарх Иванович. Наверно, слышали, встречали в газетах и журналах. Он много печатается. Но больше работает в цветной фотографии.

— Предпочитает портреты знаменитостей, — вставил Алексей Макарыч с плохо прикрытым злорадством и встал из-за стола. — С вашего разрешения я пойду покурю.

— Ну как же, известное имя, часто встречаешь фото А. Ларионова, — вспомнил Андрей.

Когда Алексей Макарыч удалился, Василий сказал, кивнув на дверь:

— Батя недолюбливает Аристарха. Он вообще не может прощать людям их слабости. С Ларионовым мы познакомились недавно при довольно трагических обстоятельствах. Были мы в Загорской лавре. Возвращались обратно в Москву. Что-то случилось с пригородным поездом — большой перерыв образовался, путь, что ли, ремонтировали. А у станции Загорск полно московских такси. Мы вчетвером — совсем незнакомые люди — договорились ехать на такси. Получалось что-то по два рубля с человека. Поехали. Впереди, рядом с шофером села женщина, а мы, трое мужиков, сзади: я и еще какой-то угрюмый, неразговорчивый мужчина — по краям, а между нами представительный чернобородый академик — так я о нем вначале подумал. — Потом выяснилось, что он никакой не академик, а просто известный фотограф Аристарх Иванович Ларионов. Отъехали мы от Загорска километров двадцать. Шоссе Ярославское хорошее, асфальт блестит-переливается, дорога красивая, по сторонам березовые рощи. Машина идет с ветерком. И вдруг шофер панически закричал: "Потерял управление!" Я не успел сообразить, что случилось, как Ларионов мгновенно открыл мою дверь, сильным рывком навалился на меня, и мы оба в какие-то секунды оказались в зеленом кювете. Я слегка оцарапал ухо, Ларионов ушиб ногу. А машина через каких-нибудь полсотни метров врезалась в столб. Шофер и двое пассажиров — насмерть.

Василий замолчал и посмотрел на дверь, точно ожидал, что оттуда вот-вот появится его спаситель. И он действительно минут через десять появился. Первое впечатление более чем приятное. Выше среднего роста, стройный, подтянутый, совсем не склонный к полноте, он смотрел сквозь тонкие, едва различимые стекла очков застенчивыми темными глазами. Галантно поцеловал мне руку, с легким поклоном пожал руну Андрею, сбросив при этом на лоб увесистую прядь черных с седым отливом волос. Одет элегантно, хотя и традиционно — темно-коричневый однобортный на две пуговицы костюм, сшитый у первоклассного портного, белая нейлоновая сорочка и переливающийся с зеленого в бордо галстук. Взгляд внимательный, пристальный, какой-то профессиональный, что ли, взгляд, изучающий человека. Мне он показался воплощением скромности и благородства. Тихий мягкий голос, сдержанные до застенчивости жесты, ненавязчивость в разговоре, умение молчаливо слушать других — все это подкупало, порождало чувство симпатии. Андрей потом признался мне, что и на него точно такое же впечатление произвел Ларионов в первые минуты знакомства.

Но вот Аристарх Иванович сел за стол. Ему налили рюмку коньяку. Он поднял ее медленно, несколько даже церемонно, поклонился в мою сторону, кротко взглянул на Андрея и вполголоса произнес:

— Очень рад познакомиться. Мне всегда приятно… — Не договорив фразы, он откашлялся, поправил очки и после некоторой паузы, точно решив не продолжать начатое, закруглил, глядя улыбчиво на Василия: — Друзья моего друга — мои друзья.

Пил он медленно и не до дна, что несколько удивило меня: я вспомнила реплику Алексея Макарыча, сказанную полчаса назад, об особом нюхе на спиртное у Ларионова. Закусывал молча и жадно, как сильно проголодавшийся. Предпочитал слушать других, и первым единственным вопросом его было:

— Ты не рассказал, как мы познакомились?

— Да. Василий Алексеевич говорил нам, — ответила я за всех. — Вы проявили подлинную находчивость.

— И мужество! — добавил Андрей. — Я думаю, ваш поступок мы закрепим очередным тостом и от души поблагодарим вас.

— Судьба, — скромно заметил Ларионов. — Судьба связала нас узами… Навеки. Теперь будем долго жить.

Вторую рюмку он выпил без промедления и до дна, разгладил бороду и потянулся за кетовой икрой. Зачерпнул ложкой сразу полбаночки, копной наложил на кусочек хлеба и аппетитно заглотил. Но, поймав иронический взгляд Алексея Макарыча, блаженно проговорил:

— Вкусна.

— Еще бы, чай, не каша, как говорил чеховский поп, — сказал Алексей Макарыч.

— Ну да, ну да, попы они понимали толк, — непосредственно заулыбавшись, заговорил Ларионов, обнажив крепкие, с клинообразной щербинкой посредине зубы. — Они любили выпить. Это как там? "Батюшка, вам что, водку или коньяк?" — "И пиво!" Вот так батюшка.

И алые губы, резко обрамленные черной бородой и усами, растянулись в улыбке, снова обнажив щербинку, которая теперь мне показалась, как и сам смешок, неуместной. Похоже было, что упомянутого Макарычем чеховского рассказа, в котором дьячок ест черную икру ложкой, Ларионов не читал. Василий попытался замять не очень деликатную реплику отца и спросил фотографа:

— Послушай, Аристарх Иванович, что за даму ты направил ко мне с запиской? Что ей от меня нужно?

— Ольгу Анатольевну? Или Татьяну Марковну ты имеешь в виду?

— Да я уж не помню, ко мне одна приходила. Дородная такая, довольно упитанная, с бесовской улыбочкой — глазки, губки и все прочее. С полотна Рубенса сошла.

— А-а, это Ольга Анатольевна. Если Рубенса напомнила, то она. Именно Рубенса. А то еще Татьяна Марковна придет.

— И тоже такая? — тонкие брови Василия стремительно вздернулись и опустились, он хмуро уставился на Ларионова, но я видела, что глаза его прячут снисходительную улыбку. Должно быть, он вообще снисходителен к своему новому другу и многое прощает ему. А тот принимает это как должное и, возможно, злоупотребляет дружеским расположением Василия. Знаменитый столичный фотограф покорял своей скромностью. Я вообще люблю скромных людей, а тем более, если этой чертой характера обладают известные люди. Таким мне виделся Аристарх Иванович. Даже предлагая нам сфотографироваться — сюжет: встреча заполярных друзей, — он засмущался. Сделал много кадров: мы все вчетвером, потом втроем, без Алексея Макарыча, потом Василий с Андреем, я с Андреем, я с Василием и наконец я одна. На вопрос Василия, какая такая Татьяна Марковна, Аристарх Иванович ответил: