Владимир Рыбаков - Тавро

Мальцев задумчиво потер нос. «Чем меня только не били, но чтоб деньгами, это уже действительно впервые. Надо было сказать, что есть там все-таки Эрмитаж, сразу успокоилась бы».

Благодаря конверту, он мог спокойно вернуться в Париж, не спеша устроиться на работу, встретить, не теряя лица, Бриджит и решить, что же ему делать, чтобы вернуться домой.

В поезде он, громко и весело рассмеявшись, сказал себе: «Чтоб вернуться домой, друг Мальцев, нужен пустяк — всего-навсего свалить самый сильный из тоталитарных режимов в мире».

Приехав в Париж, Мальцев остановился перед витриной мясной лавки и постарался истребить появившееся завистливое восхищение. Не вышло. Он тогда попытался представить себе такую витрину в Москве. Перед внутренним зрением мелькнули закрытый распределитель, валютный магазин, но и то — они были победнее. Тогда Мальцев перенес лавку в колхоз — она не переносилась. Мальцев вновь попытался — глаза сильно зажмурились — изобразить туши, ловко разделанные, и возвращающуюся с поля тетю Пашу… тетю Пашу, думающую, что взять на ужин — бифштекс, антрекот, филе или еще Бог знает что. Получилось, что Мальцев в Париже издевается над ничего не подозревающей в Пензе тетей Пашей. А туши так и остались перед его лицом.

Мальцев, к своему удивлению, не рассердился. Зависть к мясной лавке была спокойной.

Пожав плечами, он пошел прямо к Тане, к этой французско-русской женщине, считающей его разновидностью русско-советского фольклора. Он был готов отправиться к черту на рога, лишь бы не уступить, не пойти на поклон к Бриджит. Истина, которую он нашел или которая нашла его в океане, перла теперь впереди, огромная, орущая, но вместе с тем неясная, мутная. Он же, Мальцев, плелся позади, думая, как бы притянуть к себе свою цель, заставить ее обрести четкость… получалось, словно он вяло шаркал подошвами по мостовой, в то время как рядом бодро вышагивал его духовный скелет (требовал мяса себе, жил, нервов — души, мол недостаточно для живого). И то неплохо, начало есть». Мальцев, толком не замечая, вышагивал уже легкой походкой, не напрягая спины, не ожидая инстинктивно возможного удара. Легкие глаза западноевропейцев не смущали его более, и толпы не злых на бытие людей не удивляли.

Таня с первого взгляда отметила, что Мальцев резко изменился. «Самодовольный стал».

— Что с тобой? Где был? Что с тобой случилось? Мальцев шутливо подвигал глазами:

— Гулял. Туды-сюды. А если честно, то за это время я из микрокосмоса перелез в макрокосмос. Понимаешь?

— Нет. Водки хочешь?

— Хочу.

Идя на кухню, Таня подумала: «Не надо было предлагать. Сейчас напьется эта советская дубина на мою голову».

После того как ее избил Синев, Таня обнаружила в себе страх к Мальцеву. Он как бы все расталкивал вокруг себя, бессмысленно и зло. Таня стала вдруг ценить свою жизнь, что была до знакомства со Святославом. Она казалась теперь нежно-упорядоченной, легкой, без безобразного надрыва. В ней не было нужды быть вечно начеку, готовой к неожиданному. Тогда, после ухода Мальцева, к ней зашел Коротков, ее маленький Игорь, который был давно в нее влюблен и с которым ее водили в детстве в церковь. Он зашел, и Таня, увидев его, почувствовала себя красивой. Ее коротковатое крепкое тело словно удлинилось под взглядом Короткова, стало изящным. В Тане проснулось чудесное стремление к сдержанному кокетству. Он ее обнял, и она облегченно заплакала. Она возвращалась издалека к нормальной жизни.

Теперь, когда Мальцев пришел и только и сделал, что вежливо сел, у нее было такое впечатление, что он мимоходом пробил кулаком потолок, сдернул со стола скатерть, перебил посуду, разорвал шторы. «А если он еще водки захочет…?»

Вернувшись в комнату с бутылкой, Таня встретила открытый дружелюбный взгляд Святослава. Это было так на него непохоже, что Таня мгновенно ослабела в своем решении решительно противостоять его будущим домоганиям. «Все равно недолго ведь осталось…»

Он выпил стопку и от второй отказался. «Господи, как он изменился. Но что, что его могло так переродить?.. Или кто? Может он влюбился?» Догадка эта показалась Тане неприятной. «Ну и пусть!» Несколько замявшись, Святослав начал:

— Тань, мы… м-м-м-м… с тобой друзья, правда? И…

Таня, торопясь, перебила его:

— Конечно, мы друзья. Тем более, что я выхожу замуж. Знаешь, за кого? За Короткова. Ах да, ты ведь его не знаешь. Он хороший.

Мальцев улыбнулся. Он понял, что она защищается нападением.

— Это редкое качество. Поздравь его за меня. Таня прошила взглядом его лицо — всюду было странное для Святослава добродушие.

— Не смейся, Свят, это ведь так важно. Нужно, наверное, быть женщиной, чтобы это понять. Кроме того, только это пока тайна, ты это учти, я — беременна. У меня будет ребенок от Короткова. Я очень счастлива. Не бойся, я подсчитала, что, слава Богу, не от тебя. От него.

Мальцев облегченно вздохнул. «Как хорошо, что у нас с ней все так мило кончается. А еще находятся козлы, утверждающие, что счастье банально».

— Я рад, я правда очень рад за тебя, правда! Слушай, давай еще выпьем по этому случаю. И вот, что еще тебе скажу: я знаю, что ты из-за меня испытала много неприятностей… и от меня тоже. Прости меня и будем друзьями. Трудно, знаешь, вот так привыкнуть к жизни в совсем чужой стране. Нервы, они не железные. Вот и валял дурака… Теперь все это в прошлом — становлюсь, так сказать, серьезным человеком. Как? Договорились?

Таня не выдержала:

— Да, да, конечно! Но, слушай, что с тобой произошло? Ты что, влюбился?

Мальцев был далек от желания говорить Тане правду, его только уколола невозможность быть искренним даже, если бы он захотел, — на Танином лице появилось агрессивно-кошачье выражение, хотя она и пыталась оставаться только другом, желающим блага другу.

«Как же, как же, люди часто хотят искренности, чтобы потом мстить за нее. А бабы — в особенности. Я тебе про Бриджит скажу, а ты потом — не нарочно, невольно, просто сильнее тебя станет — мне гадость устроишь. За то, что другую люблю, а потом за то, что меня не любишь. Избавлю тебя, суку-скуку, от греха».

— Какое там, мне не до этого всякого такого. Не для этого драпанул же из Союза.

— А для чего?

— Для свободы.

«Все-таки красивое слово, ничего не скажешь, но до чего же истасканное». Таня скептически улыбнулась:

— Ладно, но что же все-таки с тобой произошло?

— Я был реалистом и стал утопистом.

— То есть?

— Я хочу стать диссидентом, э-э, революционером.

Таня презрительно рассмеялась:

— Во Франции это легко!

Голос у Мальцева не изменился, был ровным и весело добрым:

— Понимаю, что ты хочешь сказать. Нет, не думаю, что я в Союзе трусил, боялся лагеря. Я бы чувствовал. Дело в другом. В чем — пока не знаю. Так что, помоги на работу устроиться, — только не на завод, сыт. И дай мне адреса людей, диссидентов всяких, лучше всего мест, где они обычно собираются, говорят, спорят, ну, думают о будущем, что ли. А? Можешь меня рекомендовать?