Максим Чертанов - Правда

— Я пришел к вам один и безоружный, — ответил Дзержинский. В голосе его были гнев и страдание. Можете обыскать меня.

Он расстегнул куртку и разорвал на груди рубаху. Но он забыл, что находится среди эсеров, которые к этому были привычны. Вперед выступил эсер Саблин; он тоже аккуратно разорвал на себе рубаху с кружевным воротничком и сказал:

— Мы вам не верим. Мы вас сейчас арестуем.

— Но я приехал, чтобы спасти вас! — уверял Дзержинский. — Я увезу Блюмкина и Спиридонову и спрячу их в надежном месте! — Он, конечно же, намеревался спасти одну лишь Спиридонову, а Блюмкина с триумфом поднести большевикам.

— Врете, — отвечали эсеры. А матрос Протопопов разорвал свою тельняшку и сказал Дзержинскому:

— Попробуй только рыпнуться, шкура, — убью!

Причина столь странного эсеровского поведения заключалась в том, что летучие чекисты и их командир Попов давно признались Спиридоновой, что Дзержинский подослал их нарочно, с целью провокации, чистосердечно раскаялись и перешли на сторону эсеров по-настоящему. И эсеры могли бы, пожалуй, реально свалить большевиков, если бы были хоть немного последовательней, решительней и разумней; но тогда они уже не были бы эсерами, а были бы большевиками... Вместо того чтобы пристрелить Дзержинского, эсеры ограничились тем, что арестовали его и, плачущего от унижения, заперли в задней комнатке; а вместо того чтобы немедленно совершить вооруженный переворот, они принялись бегать по городу и шуметь...

— Ну что, товарищ Дзержинский? — насмешливо спросила Спиридонова, входя в комнатку к арестованному. — Не удалась ваша провокация?

Кусая в кровь губы, охваченный тоскою, он угрюмо смотрел на нее.

— Мария, мы могли бы... — произнес он горько. — Мария, вы совершаете ужасную, непоправимую ошибку... Машенька...

— Вы подлый и нехороший человек.

— Это неправда.

— Но ведь вы специально подослали к нам своих чекистов!

— Я... я был уверен, что они перейдут на вашу сторону, — вывернулся он. — Ах, Мария, напрасно я так и не сказал вам самого главного... — Он соскочил со стола, на котором сидел, и бросился перед нею на колени. — У вас ничего не выйдет! Петерс вас разгромит! Вы такие легкомысленные! Бежим со мною сейчас же! Уедем в Лондон, там нас не достанут ни ваши, ни наши! Я... я люблю вас, Маша! А вы, вы любите меня?!

Несколько секунд Спиридонова в изумлении разглядывала его. Потом сказала:

— Ой, товарищ Дзержинский, уморили... Да вы не стойте на коленках-то. Еще простудитесь.

И, не прибавив более ни слова, она повернулась и вышла — только подол черной юбки метнулся... Дзержинский, рыдая, упал ничком на пол и стал биться в конвульсиях. Он грыз зубами свои пальцы. Человек больших страстей, он теперь ненавидел Спиридонову так же безумно, как еще минуту назад — любил. О, зачем он не взял с собой револьвера!

Но он по большому счету оказался прав: у бедных эсеров ничего не получилось. Они бегали и шумели до тех пор, пока Петерс не переловил их всех поодиночке. Он также освободил из плена Дзержинского.

На Феликса Эдмундовича было страшно смотреть: он был белее мела, челюсть его тряслась, руки были искусаны, от рубахи не осталось ни клочка; он жаждал мщения.

— Я требую расстрела Спиридоновой, — сказал он Ленину.

— Батенька, вы с ума сошли. Такая заслуженная революционерка... И ей и так в жизни несладко пришлось. Дадим ей год условно. Я б ее вовсе отпустил, но, к сожалению, товарищи не поймут, — сказал Ленин и вздохнул. Его бесило и мучило, что, согласившись руководить этим игрушечным государством, он мгновенно стал заложником собственных министров. «Но ведь это же все временно, это же все так...» — утешал он себя.

— Но ведь она на допросах призналась, что сама, лично организовала убийство Мирбаха и восстание эсеров!

— Вот видите? Честный человек, сама призналась, не в пример вам... А Блюмкин-то каков молодец! Уж его я точно отпущу. Вообразите, он бесстрашно носился по Москве с револьвером в руках и кричал: «За Машеньку — пол-Кремля, пол-Лубянки снесу!» Вот это человечище! Вот это мужик!

— Так у них... у него с ней что-то было?! — прошептал Дзержинский. Ему казалось, что земля уходит из-под его ног.

— Я, в отличие от вас, не имею привычки совать свой нос в чужие постели.

— Их необходимо расстрелять! Вы — идиот!

— Знаете что, Эдмундович? Вы бы вообще сидели и помалкивали. Хорош председатель ВЧК, которого арестовывают собственные бойцы! Вот, кстати, приказ о вашей отставке — ознакомьтесь...

— Вы пожалеете об этом, — прошипел Дзержинский. — Кто будет искать ваше кольцо?

— Сам найду.

— Не найдете.

Ленин тоже понимал, что навряд ли у него самого будет возможность заниматься поисками кольца; но ему так осточертел Железный, и так осточертело все время притворяться и наступать себе на горло, и мономахова шапка так давила на него, что он махнул рукой и сказал:

— Все равно. Вы уволены.

— Вы пожалеете, — повторил Дзержинский и, шатаясь, вышел из кабинета. Он не сомневался, что отставка будет недолгой.

— Лева, ты бы повлиял как-то на Гришу. Он совсем зарвался. Творит там в Питере чорт знает что — волосы дыбом становятся... И еще эта крыса Урицкий...

— Ильич, навряд ли я смогу на Гришу повлиять, — ответил Каменев. — Мы в последнее время практически не общаемся.

— Ах да, ты ведь женился.

— Да не в том дело... Просто как-то, знаешь... — Каменев несколько смутился. — Причин масса. Во-первых, я все-таки работаю — хлеб там для населения, керосин, канцелярские кнопки... И у меня появились другие интересы... А Гриша когда не пытает людей и не тискает статейки в «Известия», то знай лежит бревном на диване и жрет икру.

— Н-да.

— Во-вторых, он безобразно растолстел. А в-третьих, до меня дошли слухи, что он блокируется с Троцким.

— Как блокируется с Троцким?! — вскричал ошарашенный Ленин. — Лева, что ты несешь, опомнись! Никакого Троцкого нет и никогда не было. Тебе это известно не хуже меня.

Но Лева молчал и смотрел ясным взором, и Ленин понял, что теперь уже никто, кроме него и Железного, не поверит, что Троцкого не существует. Ему стало жутко... О Эльсинор, высоки твои стены!

А на квартире бывшего председателя ВЧК происходил в это время совсем другой разговор.

— Прямо не знаю, что и делать, — жаловался Свердлов. — Вот пришел посоветоваться.

— Со мной? — усмехнулся Дзержинский. Он лежал на турецком диване, облаченный в халат, и курил кальян: ему требовался отдых, прежде чем он начнет строить новые интриги. — Ведь я нынче не в фаворе.

— Да ведь не с кем больше. У нас осталось два умных человека: Бухарин и Кржижановский, но один все время пьян, а другой занят только своим электричеством. В деликатные вопросы им вникать недосуг. Короче говоря, Феликс Эдмундович, вся надежда на вас!