Максим Чертанов - Правда

— Ваше высочество, — тихо, но твердо сказал Дзержинский, — сейчас не время для пререканий. Вас ищут; с минуты на минуту генерал Герасимов и его люди будут здесь. Они заточат вас в Петропавловскую крепость, в железной маске, как несчастного Людовика... А вашу спутницу, — Дзержинский учтиво поклонился в сторону Натальи, — собираются насильно постричь в монахини...

— Да вы кто такой?

— Друг, — отвечал Дзержинский. — Скорее же, идемте! Мой автомобиль ждет вас. Я уже обо всем позаботился. Сейчас мы перевалим через Альпы и к утру будем в Вене. Там они вас не достанут — руки коротки.

— Автомобиль? — обрадовался великий князь. Он больше всего на свете любил автомобили, но коньяк любил тоже и как раз накануне, не вписавшись в крутой вираж, расколотил вдребезги свой великолепный «роллс-ройс». — А какой марки? А мотор — сколько лошадей? А порулить дадите?

— Как будет угодно Вашему высочеству. — Дзержинский тоже обрадовался: он совсем недавно выучился водить машину, и мастерство его оставляло желать много лучшего.

И беглецы пустились в путь... Великий князь, отняв у Дзержинского очки и краги, правил «бенцем» так, словно родился за рулем, и не переставая болтал, сокрушаясь о собственной покалеченной машине, а спутники утешали его тем, что немцы — народ порядочный (о войне тогда еще и речи не было), непременно отремонтируют «роллс» и возвратят владельцу, где бы тот ни находился (так и вышло). Часом позже они увидели за собой огни фар: это ехала машина с агентами, но, конечно, не Николая, а Феликса Эдмундовича.

— Видите? — сказал он. — Это генерал Герасимов. Прибавьте газу, Ваше высочество...

— Эх, пальнуть бы им по колесам! — сказала графиня Наталья: она была женщиной не робкого десятка.

Дзержинский искоса взглянул на нее. Прекрасные пепельные волосы, бархатные глаза, жемчужное ожерелье на гордой шее, грациозные движения... Впервые в жизни зрелая женщина заставила что-то слабо шевельнуться в его сердце — прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла... Но он тотчас подавил неуместные эмоции. Он достал револьвер, высунулся из окна, прицелился и выстрелил несколько раз подряд; одна фара погасла.

— Дайте же пальнуть, чорт вас побери!

— Прошу вас, графиня. — Он подал ей револьвер. На мгновение руки их встретились.

— Какая холодная у вас рука, — сказала она. — Кстати, вы нам так и не открылись... А-а, чорт, промазала! Сейчас, сейчас... — Она ловко перезарядила револьвер. — Так кто же вы, таинственный рыцарь плаща и кинжала? Что побуждает вас принимать... Ур-ра, прямо в морду! (Автомобиль с преследователями потерял управление и обрушился в пропасть; Феликс Эдмундович был доволен — не любил оставлять в живых отработанный материал.) ...принимать столь горячее участие в нашей судьбе?

— Я — бедный польский дворянин. Я не могу сочувствовать императору Николаю — поработителю Польши.

— Ага, понятно. — Графиня явно была разочарована. «Надо было назваться итальянским разбойником, — подумал Дзержинский, — это б ей больше пришлось по вкусу. Но что со мною?! Она же старуха... Однако эта ручка с револьвером... Я, должно быть, схожу с ума... Ванда, Ванда! Одна ты можешь меня уберечь от наваждения».

Светало; они въехали в Вену. Великий князь тепло поблагодарил спасителя и предложил выпить коньяку в неформальной обстановке. Феликс Эдмундович охотно согласился: собственно, весь спектакль с «погоней» он затеял именно ради того, чтобы втереться в доверие и быть приглашенным на приватную беседу. Там, над пропастью, черные глаза вовремя пришли ему на помощь: ведь был миг, когда он уже хотел, пристрелив великого князя, на коленях умолять графиню бежать с ним... Теперь, к счастью, все прошло... почти. Он был рад, что графиня не пожелала долго сидеть с ними и, выпив всего бутылку пива и полбутылки «Наполеона», раззевалась и ушла спать.

— Чем я могу вас отблагодарить? — спросил великий князь.

— Если Ваше высочество позволит принять совет от друга...

— Позволит, позволит. Валяйте, старина. И перестаньте, пожалуйста, называть меня высочеством. Я на все эти мишурные титулы плевать хотел, тем более теперь: ведь я женюсь на Наташе.

Еще накануне Дзержинский был намерен сделать попытку отговорить великого князя от морганатического брака; но теперь, когда он увидал графиню, то с грустью понял, что все его уговоры будут бесполезными. «Ладно! Никуда Николай не денется: когда я развяжу мировую войну, он простит брата и призовет его к себе». И Феликс Эдмундович, сделав серьезное лицо, сказал:

— Михаил Александрович, я хочу поговорить с вами о российском престоле.

— А что о нем говорить? В гробу я его видал.

— Вам нравится, как ваш брат правит страною?

— Кому это может нравиться? — усмехнулся великий князь и выпил залпом очередной стакан. — Понятно, не нравится. Ну и что? К чему вы клоните? Я не могу ни наследовать брату — у него есть сын, — ни быть регентом: из-за Наташи.

— Значит, ежели брат ваш отречется в вашу пользу — вы откажетесь?

— С чего вы взяли, что он отречется, да еще и в мою пользу?! Ему жена никогда не позволит.

— А если все же?..

— Дорогой друг, если мне не нравится правление моего брата, это вовсе не означает, что я хочу совать голову в ту же петлю. Я люблю простую, спокойную жизнь.

— Князь, вы когда-нибудь слышали о кольце, которое хранится в семье со времен казни Отрепьева? — спросил Дзержинский. Ему всякий раз было невыносимо тяжело называть царя Димитрия этим мерзким именем.

— Кажется, слыхал что-то... Да, точно! Этакая железная дура с какими-то там дурацкими письменами, я ее даже как-то видел — Алешка с ней игрался... А почему вы о нем спрашиваете?

И Дзержинский рассказал великому князю о проклятии Марины Мнишек... Рассказ длился почти час; за это время были опустошены еще три коньячных бутылки. (Пил в основном один Михаил: когда он отворачивался, Феликс Эдмундович выплескивал свою порцию в горшок с пальмою.) Дослушав, великий князь почесал в затылке и сказал:

— Н-да... Так вы думаете, старина, что для спасения России от проклятья мне следует отдать это паршивое кольцо и престол потомку Марины Мнишек?

— Это решать вам, князь.

— Угу, угу... — Михаил задумался. — А меня тогда наконец оставят в покое?

— Разумеется.

— Ну ладно, пожалуйста. Отдам. Ни чуточки не жалко. Я против поляков ничего особенно не имею. Да ведь он и не совсем поляк — раз он, как вы утверждаете, Рюрикович... И Марина была — шикарный бабец... Только дело за малым: Николай в мою пользу не отречется.

— Отречется. Я вам это обещаю.

— Вы раздаете престолы, как Санта-Клаус... Кто вы такой?

— Я стою выше владык... земных, — ответил Дзержинский. Ему всегда безумно нравились эти слова шевалье д'Эрбле, сказанные Людовику в Бастилии, и он не мог удержаться, чтоб не произнести их, хотя они не совсем подходили к ситуации. Но эффект был смазан. Великий князь не задрожал всем телом и не побледнел, а лишь осведомился равнодушно и без тени почтения: