Максим Чертанов - Правда

Тут они с Дзержинским переглянулись понимающе, как два вора, и даже на миг почувствовали нечто вроде симпатии друг к другу: похоже, средь присутствующих они одни, хоть и нанюхались кокаину, были трезвыми людьми...

Троцкого единогласно утвердили наркомом иностранных дел. Каменев опять собрался зачитывать протокол, когда вдруг откуда-то из угла послышался жалобный скулеж и хныканье... Все растерянно обернулись на звук и увидели, что в углу сидит Коба, трет грязными кулачками глаза и причитает, как плакальщица на похоронах:

— Злые, злые... Противные, не дали таварищу Сталину партфеля... Коба тоже хочэт партфель... Зарэжу, суки, зарэжу...

— Он, наверное, понял слово «портфель» в буквальном смысле, — догадался Каменев. Он показал Кобе свой портфель — желтый, дерматиновый, туго набитый бумагами — и спросил:

— Такой портфель ты хочешь?

Но дурачок отрицательно затряс своей большой головою; потом вскинул бессмысленный взор к потолку и завыл горько и злобно.

— Ну, Лев Борисович, запишите же за ним какую-нибудь наркомовскую должность, — раздраженно сказал Дзержинский, — а то он нам работать не даст.

— Но, Феликс Эдмундович, он же идиот.

— Ну и что?

— Да нет, ничего. А с какой, по-вашему, должностью он мог бы справиться?

— О Matka Boska, как вы, русские, любите все усложнять! Напишите там что-нибудь, и пускай он поставит против своей фамилии крестик.

Каменев пожал плечами и подписал в самом низу страницы: «Тов. Сталин — народный комиссар по делам национальностей». Он полагал, что у национальностей никаких дел быть не может, а в интернациональном государстве, которое они собирались строить, не будет и самих национальностей.

— Коба теперь нарком, — сказал он тем обычным тоном, каким все привыкли говорить с бывшим глухонемым. — Коба хороший. Коба будет заведовать национальным вопросом.

— Жыд шакал рэзать? — уточнил дурачок.

В воздухе повисла неловкая пауза. Даже Коба, видимо, сообразил, что ляпнул не то, и поправился:

— Руски шакал рэзать?

Ответом было гробовое молчание. Даже Феликс Эдмундович как-то растерялся. Ленин спохватился, что он теперь главный над всеми этими людьми, и сердито прикрикнул:

— Хватит рассусоливать! Ставь свой крестик и убирайся.

«Надя его почему-то боится, — опять подумал он, — но почему? Моя бесстрашная, отчаянная Надя, бой-баба, которая самого Железного Феликса без всякого пиетета огрела ухватом по загривку! Она людей вообще не боится — только пауков, крыс да гадюк...» Коба, наморщив низкий лобик, подошел к столу, лизнул перо, старательно начертил крест и попятился обратно. Теперь корявое лицо его ничего не выражало; глазки были холодные и немигающие, как всегда. «Не понимает он ни черта! Бабьи глупости», — решил Ленин. И он прибавил уже мягко:

— Ступай отсюда, Коба. Пожрать принеси.

— ...Владимир Ильич, приехала делегация путиловских рабочих!

— ...Владимир Ильич, нужно срочно дать отпор меньшевикам и бундовцам!

— ...Владимир Ильич, Горький опять нас изругал во всех газетах!

— ...Владимир Ильич, на какое число назначать созыв Учредительного собрания?

— ...Владимир Ильич, товарищ Сталин опять гонялся за кошками и учинил потоп в дамской уборной.

— ...Владимир Ильич, как нам реорганизовать Рабкрин?

— ...Владимир Ильич, где брать швабры?!

И он вынужден был отвечать на все эти дурацкие вопросы, всех мирить, разнимать, думать, где достать швабр и канцелярских кнопок... Все это было так бесконечно далеко от того, как он себе представлял управление государством: золотая корона, держава, скипетр, военные смотры, белый конь, красавицы фрейлины... Ему теперь не то что заняться организацией собственной киностудии — просто сходить с женою в синематограф было некогда. Ежеминутно ему приносили на подпись или просто на ознакомление кипы всевозможных бумаг; вот и сейчас опять...

«В своей деятельности ВЧК совершенно самостоятельна, производя обыски, аресты, расстрелы, давая после отчет Совнаркому и ВЦИК».

— Согласитесь, Эдмундович, эта ваша директива звучит несколько странно, — сказал Ленин.

— Что вы в ней находите странного?

— Вот это «после». Сперва расстрелять, а после отчитываться?

— Но как же я могу отчитываться о том, что я кого-то расстрелял, до того, как это случилось?

— Да зачем вам вообще кого-то расстреливать? — удивился Ленин. — Пусть ваша ЧеКа ищет себе потихоньку кольцо, и этого вполне достаточно.

— Не понимаете вы, Ильич, специфики этого дела! — воскликнул Дзержинский. — Мы должны применить сейчас все меры террора, отдать ему все силы! Не думайте, что я ищу формы революционной юстиции, юстиция нам не к лицу! У нас не должно быть долгих разговоров! Сейчас борьба грудь с грудью, не на жизнь, а на смерть — чья возьмет?! И я требую одного — организации революционной расправы!

— Не понимаю и понимать не хочу этой вашей трескотни, — сказал Ленин. — Вы не на заседании; со мною, кажется, могли бы говорить нормальным языком.

Но он слишком устал, чтобы спорить с Дзержинским: обученный иезуитами искусству вести длиннейшие прения и запутывать противника сетью высосанных из пальца посылок и аргументов, тот был в спорах практически неуязвим.

— Да, кстати, Владимир Ильич, — сказал Дзержинский, — я бы желал возглавить еще одно направленьице... — Он произнес эти слова как-то уж очень преувеличенно небрежно, и Ленин насторожился:

— Какое такое направленьице?

— Дети. Маленькие беспризорные дети, цветы жизни... Я буду спасать их.

Владимир Ильич слегка поморщился. «Знаю я, как ты будешь их спасать... Но я теперь почти что император и, следовательно, должен быть не моралистом, а реалистом. Если девчонка попадет в твою постель — вряд ли это намного хуже, чем попрошайничать на вокзале и попадать в постель к сотне разного народу. Ты, по крайней мере, накормишь ее как следует». (От проституток и от нескольких настоящих малолеток — от тех, что хорошо себя вели и оставались живы, естественно, — Ленин знал, что Феликс Эдмундович весьма обходительный и щедрый субъект, хотя и с причудами; в распятия, бичи и железные гвозди он играл исключительно со взрослыми мужчинами, и к сексу это у него не имело никакого отношения — просто отголосок отроческих мечтаний о монашестве, невинное хобби или, быть может, призвание.)

Ленин уже начал помаленьку привыкать к мысли о том, что компромиссы с Дзержинским впредь будут неизбежны.

— Спасайте, — сказал он сухо. — Смотрите только, не переутомитесь, железный вы наш.

— Лева, как ты смотришь на то, чтобы сделаться московским генерал-губер... градоначальником, короче говоря? — спрашивал он следующего посетителя.

— А разве я не справляюсь с руководством ВЦИК? — обиделся Каменев.