Салман Рушди - Стыд

Моя героиня, Суфия Зинобия, — плоть от плоти убитой девушки, хотя ее отец — Реза Хайдар — и не бросится на нее с ножом, не бойтесь, Я вознамерился писать о стыде, а перед глазами у меня — мертвое девичье тело: горло перерезано, точно у курицы; лежит девушка на пешеходной «зебре» через дорогу, черная полоса — белая, черная — белая; мигнет над ней в лондонской ночи желтый глаз светофора: вспыхнет — погаснет, вспыхнет — погаснет. Прямо там, под любопытными окнами, и свершилось преступление — открыто, как и велит обычай. И никто не закричал, не воспротивился. На что рассчитывали полицейские, обходя дома, неужто наивно верили, что им помогут? Нет, под взглядом недруга «азиатское» лицо делается непроницаемым. И даже те, кто в ту ночь мучился от бессонницы, ничего не увидели за окном, они просто-напросто закрыли глаза. Зато отец девушки кровью смыл позор со своего имени, променяв стыд на горе.

Мое неуемное воображение даже наделило убитую именем: Ана-хита Мухаммад, или просто Анна. Говорок у нее — как у всех в восточном Лондоне, джинсы — всех цветов радуги (из каких-то атавистических побуждений она стеснялась оголять ноги). Она, разумеется, понимала и родной язык, на котором разговаривали родители, но сама из упрямства на нем и словечка не произнесла. Вот такая Анна Мухаммад: непоседа, красавица (что уже небезопасно в шестнадцать лет!). Мекка рисовалась ей роскошным танцевальным залом: под потолком крутятся зеркальные шары, подсвеченные лучом прожектора, от них по стенам разбегаются веселые блики… И Анна, молодая, красивая, танцует у меня перед глазами. Однако всякий раз, как я представлял ее, она менялась: то сама невинность, то едва ли не шлюха, то одна, то другая. И наконец, растворилась, исчезла совсем. Тогда я понял: чтобы писать о ней, о стыде, мне нужно вернуться на Восток, уж там-то моя фантазия найдет благодатную почву. Итак, допустим, что, расставшись с жизнью и Англией, Анна очутилась на родине, которую никогда и не видывала, заболела менингитом и превратилась в слабоумную Суфию Зинобию.

Зачем я так с ней обошелся? Может, менингита никакого и не было, может, его придумала Билькис Хайдар, чтобы оправдаться: она часто била девочку по голове и, возможно, нанесла той увечье. Так из «фальшивого чуда» может вырасти идиотка, и причиной этому—родительская ненависть. И в какие бы одежды ни рядилось наше оправдание— оно неубедительно. На срезах жизненных пластов очень трудно отыскать истину.

Каждый срез — это фотография. Что-то показывает, что-то скрывает.

Всякий раз рассказ изобилует тенями несостоявшихся завязок, обойденных сюжетных линий, персонажей. Над этой книгой витает призрак Анны Мухаммад. Но о ней я пока писать не стану. Хватает и других призраков (как прошлых, так и нынешних лет), оживших фантазий, — средоточия стыда и злобы. И призраки вроде Анны населяют страну вполне реальную. Не вымышленный Пеккавистан, а самый настоящий Лондон. Расскажу лишь о двух случаях. Поздно ночью в вагоне метро несколько подростков напали на девочку и избили. Девочка опять же «азиатка», а мальчишки, как нетрудно догадаться, белые. Потом девочка рассказывала, как ее били, но злобы у нее в голосе не было, лишь стыд. И вообще ей не очень-то хотелось говорить на эту тему, она даже в полицию не заявила, стыдилась огласки. И таких, как она, великое множество. Порой на телеэкране мелькают кучки бегущих по закопченным улицам молодых людей, и на челе у каждого горит печать стыда, от него занимаются лавки, полицейские щиты, машины. И мне вспоминается та безвестная девочка в метро. Если людей долго унижать, в них вызреет и вырвется наружу неукротимая ярость. Потом, когда остынут, они будут изумляться: неужели это они учинили такой погром? Они ж не хотели, понятия не имели, что такое натворят, они еще дети, обычные милые ребята… Но мало-помалу у них в сердцах прорастает гордость — ага, значит, и у нас есть силенка, значит, и мы можем дать сдачи. А случись, такая ярость вспыхнула бы у девочки в метро? Она б в два счета раскидала по сторонам своих обидчиков, и не сосчитать сломанных рук и ног, разбитых носов. Она и сама бы не поняла, откуда у нее эта ярость. Не поверила бы потом, что в ней, хрупкой, худенькой, вдруг проснулась такая силища. И что б тогда оставалось делать мальчишкам? Как объяснить в полиции, что она их поколотила, одна-единственная малосильная девчонка? Как смотреть в глаза дружкам? И в душу мою заползает подленькая радость. Ах, как манит, как завлекает эта слепая сила, порожденная злобой.

Для меня девочка из метро так и осталась безымянной. Хотя и ей уготовано воплотиться в Суфие Зинобии — сами убедитесь, когда она появится.

Последний призрак, которого я поселю в свою героиню, —юноша. О нем или о его прототипе вы, наверное, читали в газетах. Его заметили на автостоянке, когда он был уже объят пламенем. Спасти юношу не удалось, Труп и место происшествия тщательно обследовали и пришли к почти невероятным выводам: юноша не обливал себя бензином, не пользовался огнем извне, он самовозгорелся.

Каждый из нас — суть энергия, суть огонь, суть свет. Юноша постиг эту истину, переступив запретный порог, и сгорел.

Пора остановиться. Пока я вещал о духах и привидениях, в моем рассказе промелькнуло десять лет. Впрочем, еще одно слово, прежде чем поставлю точку. Когда я впервые задумался о судьбе Анахиты Мухаммад, на ум пришла последняя фраза из «Процесса» Франца Кафки, в котором удар ножом прерывает жизнь Иозефа К. Моя Анна, как и герой Кафки, тоже погибла от ножа, чего, право, не скажешь о Суфие Зинобии, однако фраза из романа 'призрачным эпиграфом витает и над моим рассказом.

«Сдохну, как собака!» — прошептал он, словно стыду его суждено было жить и после смерти.

Прошло несколько лет, и супруги Хайдар возвратились в Карачи. Столица выросла, погрузнела, от былого девического изящества не осталось и следа. Реза и Билькис просто не узнали города своей молодости, так столица постарела и подурнела. Поползли жирные складки пригородов, поглотив вековые солончаки: там и сям у песчаных карьеров разноцветными фурункулами выскочили дачи богачей. На улицах встречалось множество угрюмых молодых людей: подпав, под чары пышнотелой столицы-обольстительницы, они обнаружили, что ее прелести им не по карману. И у них на челе запечатлелось сдерживаемое неистовство — страшно ходить меж развалин чужих надежд. В городской ночи вольготно жилось контрабандистам, наняв рикш с мотороллерами, они спешили на побережье. Власть, разумеется, находилась в руках армии.

Едва Реза Хайдар вышел из поезда, как молва наградила его венком сплетен. Незадолго до этого бесследно исчез бывший губернатор провинции Аладдин Гички (его наконец выпустили из тюрьмы за недостаточностью улик). С месяц жил он тихо-мирно при жене и собаке, но вот в один прекрасный день отправился погулять с овчаркой и не вернулся, хотя и наказал жене напоследок: «Меня что-то сегодня голод разобрал, скажи-ка повару, пусть дюжину тефтелей к обеду приготовит».