Кадзии Мотодзиро - ЛИМОН

Я наблюдал, как неподалеку от берега мигает поворотный маяк. Я почувствовал, что ночь подходит к концу, словно длинный свиток. Звук соприкасающихся бортов лодок, звук натянутых швартовых канатов, сонные фонари на кораблях, все вокруг было темным, тихим и вызывало умиление. Я раздумывал, поискать ли где-нибудь ночлег, или вернуться к той женщине, а тем временем мое буйное сердце, наполненное ненавистью, нашло покой на этом портовом пирсе. Я долго там стоял. Я всматривался в спокойную морскую темноту, пока меня не охватила какая-то неприятная дремота.

Я изменил свои планы, решив остаться на три дня в порту и посетить местные источники. В цвете и запахе южного светлого моря для меня было что-то грубое и небрежное. Вид вульгарной и грязноватой долины захватил меня. Я понял, что пейзажи моей деревни надоели мне, горы и низины соревновались между собой, а сердце не могло отдохнуть и открыться надежде. Три дня спустя я вернулся в свою деревню для того, чтобы захлопнуть створки своего сердца.

Состояние мое ухудшилось, и мне пришлось на несколько дней вернуться в постель. У меня не было особенных сожалений, я только думал, что если об этом узнает кто-нибудь из моих знакомых, то будет переживать.

И вот, в один из дней, я вдруг понял, что в моей комнате не осталось больше ни одной мухи. Это открытие меня очень удивило. Я задумался. Вероятно, пока меня не было, никто не открывал окон и не пускал внутрь солнца, никто не растапливал огонь и не согревал комнату, и они просто умерли от холода. Это предположение было весьма правдоподобным. Одним из условий, благодаря которому они оставались в живых, была моя добродетельная и уединенная жизнь. И когда я сбежал из своей унылой комнаты и мучил свою душу и тело, они действительно умерли от голода и холода. Эта мысль вызвала во мне тоску. Не то чтобы я сожалел об их смерти, а просто почувствовал, что и надо мной, вероятно, есть какая-то сила, которая поддерживает во мне жизнь, а когда-нибудь может и убить. Мне показалось, что я увидел ее широкую спину. Никогда прежде у меня не было фантазий, которые могли так покоробить мое самолюбие. Я почувствовал, что моя жизнь от этой фантазии становится все более унылой.

Был душный летний вечер. В одном кафе на Яманотэ [77] Возвышенность в Токио, где располагаются престижные районы Бункё и Синдзюку. беседовали двое молодых людей. По манере разговора они вряд ли были давними приятелями. Одиночные посетители маленьких кафе на Яманотэ чувствуют себя не так свободно, как на Гиндза и других центральных улицах, где можно сколько угодно разглядывать соседние столики. Зачастую именно эта стесненность и ограниченное пространство настраивают незнакомцев на дружеский лад. То же самое, по-видимому, произошло и с этими двумя.

Один из молодых людей был уже порядком пьян. Не обращая внимания на лужу пива под кружкой, он поставил локти на стол и болтал без умолку. В углу комнаты стоял старый патефон, и играли заезженные пластинки для танцев, отчего в воздухе висело знойное напряжение.

— Правду сказать, как-то раз один приятель предсказал мне судьбу, говорил, что мне на роду написано: скиталец, и не будет у меня ни кола, ни двора. Он умел гадать по руке, как это делают за границей: посмотрев на мою ладонь, он обнаружил на ней крест Соломона. Это пересечение линий означает, что у меня никогда не будет ни дома, ни семьи. Я вообще не верю во всякие гадания, но, когда услышал это, у меня все внутри перевернулось. Так грустно стало.

Выражение лица захмелевшего молодого человека на какое-то мгновение стало сентиментальным. Сделав глоток пива, он продолжил.

— Когда я стою на той скале и смотрю в открытые окна, я всегда вспоминаю об этом предсказании. Лишившись всего, что связывало меня с этим миром, я в одиночестве плыву по течению, словно морская трава. Мне остается только стоять на той скале и смотреть в окна чужих людей. Такова моя судьба. Так мне думается. — Да, хочу вот что сказать. В наблюдении за чужими окнами есть нечто, для многих привлекательное. Ведь так? Любого из нас может посетить подобное желание. А вы разве никогда об этом не думали?

Второй молодой человек не выглядел пьяным. Рассказ его собеседника, казалось, не особенно занимал его, однако нельзя сказать, что он внимал ему совсем без интереса. Он молча слушал собеседника. Когда новый знакомый попытался навязать своё мнение, он немного подумал и сказал:

— Я могу припомнить лишь случай, когда у меня возникло совершенно противоположное ощущение. Не могу отрицать, что ваше ощущение мне тоже понятно. Но когда я увидел чужих людей в окне, то подумал: какая же у них несчастная судьба — жить в этом бренном мире… Так мне это представилось.

— Да, так и есть. Скорее всего, это правда. Мне приходилось испытывать то же самое.

Захмелевший молодой человек залпом осушил кружку, как будто сказанное собеседником произвело на него сильное впечатление.

— А вы, судя по всему, тоже разбираетесь в окнах. Мне-то, на самом деле, ужасно нравятся окна. Я всегда думал, как было бы здорово, если бы из моего окна всё время были видны другие окна. А если бы кто-нибудь мог видеть меня через открытое окно, было бы тоже неплохо. Только представьте, сидишь где-нибудь в ресторанчике на берегу реки, потягиваешь сакэ, а в это время с противоположного берега или с моста кто-то наблюдает за тобой, тоже пьёт. «И могу лишь думать я о грустной прелести вещей». Моё настроение можно выразить только этой строчкой стихотворения.

— Может быть, это и здорово. Однако довольно странное развлечение.

— Ха-ха. Я только что сказал, что со скалы видно моё окно. Собственно говоря, из моего окна кроме этой скалы ничего и не видно. Я часто слежу за тем, не идёт ли кто мимо. Однако если кто и бывает на этой безлюдной дорожке, я никогда не замечал, чтобы он, как и я, долгими часами наблюдал оттуда за городом. Ведь люди моего типа — абсолютные бездельники.

— Эй, девушка. Сними эту пластинку, — сказал молодой человек, обернувшись к официантке, которая во второй раз поставила «Караван» Эллингтона, — я не люблю джаз. Настолько не люблю, что терпеть больше невозможно.

Официантка молча выключила патефон. Несмотря на короткую стрижку и тонкое летнее платье от неё нисколько не веяло свежестью. Наоборот, была в ней какая-то грязная экзотичность, и даже пахло мышами. Пожалуй, это подтверждает пересуды о том, что в кафе часто наведываются падкие до экзотики иностранцы, множество которых жило поблизости.

— Эй, Юри-тян, Юри-тян. Ещё два разливного, — сказал молодой человек, рассказывавший об окнах, повернувшись к официантке, словно решил помочь своей знакомой избавиться от капризного посетителя. Вслед за тем он добавил: