Владимир Рынкевич - Пальмовые листья

– Кто это такой? - риторически спросил его капитан.

– Это наш Вася. Влюбленный Блондин.

– А я с утра думаю: кого бы мне к этой самой матери послать. Хорошо - он попался.

– Ладно тебе, Саш, - бормотал Малков. - Заниматься же надо.

– Может, правда пойдем позанимаемся? - робко поддержал его Семаков, больше других беспокоившийся о проходном балле, имеющем для него семейно-хозяйственное значение.

– Какие будут указания, капитан? - спросил Левка.

– Сначала - купаться! На улице-то жара.

– И никаких колебаний! - радостно подтвердил Левка.

Малкова, конечно, не брали, и он решился на чистосердечное раскаяние.

– Саша, я подлец! - начал было Вася с надрывом.- Да, ребята! Я подлец перед ней!

– Перед которой?

– Ладно тебе, Саш… Я понимаю… Левка предложил:

– Что, ребят, простим его условно в силу слабости?

– Только условно, - сказал Семаков. - Пристраивайся в затылок. Дистанция пять шагов.

– Да ладно вам уж… Дистанция, - обиженно бормотал Вася. - На меня взъелись, а Левка-то ведь тоже… Посмотрим, как ты сам…

Насчет Левки Мерцаев ответил: «Да. Левка тоже. Но Левка не говорит о любви».

– Не много ли ты требуешь от людей? - спросил я Мерцаева.

– Только одного: чтобы они были людьми.

На пляже мы разделись и оказались в тогдашних длинных и широких черных трусах. Только Левка имел сатиновые плавки со шнурками, завязывающимися сбоку, и с веселой наглостью глазел на проходивших мимо девушек, заставляя их краснеть и опускать глаза.

Мерцаев теперь выглядел мальчиком-переростком, узкобедрым и застенчиво-напряженным, а когда он поворачивался спиной, открывался уродливо-кривой осколочный шрам под правой лопаткой. У Ивана Семакова подобных шрамов было несколько.

Здесь, на плоском, чуть наклоненном к воде берегу, покрытом упругой весенней травой, росли молодые яблони, уже отцветшие и густо зеленеющие мохнатой завязью. Мы устроились под такой, яблонькой, а вокруг наслаждались покоем и солнцем юноши и девушки, которым не было до нас дела, и, глядя на них, мы могли только еще раз вспомнить о том, что с опозданием начинаем жизнь и уже безвозвратно пропустили ту ее голубую тропинку, где гибкая девушка берет вас за руку и бежит рядом с вами к солнечной воде, бесхитростно прикасаясь к вам упругим бедром.

Мерцаев сидел на вытоптанном пятачке под яблоней, не заботясь ни о тени, ни о солнце,- если б предложить ему позагорать, он посмотрел бы так, словно его приглашают играть в куклы.

– Учебники надо было взять, - укоризненно вспомнил Иван. - А мы, вот…

– Брось ты, Вань, переживать. Я сказал, что ты поступишь, - успокоил его Мерцаев. - Если кто из нас не поступит, так это один я.

Мы удивились, я даже подумал, что капитан рисуется, но он говорил печально и серьезно:

– Я еще не решил, хочу ли я учиться. Может быть, мое место не здесь?

Тучинский обрадовался возможности позубоскалить:

– Конечно, Саша. Твое место в буфете: там пиво продают.

Капитана Семакова не оставляли мысли о завтрашнем экзамене.

– Чего-то я не пойму, - все возвращался он к этому. - Чего-то я, Саш, не пойму, почему это нас всех примут?

– Начинается большое дело, - объяснил капитан,- и для него нужны не те, кто хорошо помнит, а те, кто хорошо понимает. Ночных зубрильщиков сюда принимать не будут…

Он говорил, что начинается новая эра в технике, начинается то, что скоро назовут научно-технической революцией, и он считает, что для этого требуются люди, умеющие создавать нечто новое, ранее не существовавшее. Он убеждал нас, что теперь нужны не прошлые заслуги, не родственные связи, а лишь мыслительные способности.

– Допустим, ты прав, - сомневался Иван. - Допустим, примут самых мыслящих. Тебя, конечно. Но такого пиджака, как я…

– Таких, как ты, надо бить по башке, - со злостью перебил его капитан. - Бить, как того зайца, который спички зажигает. Откуда такая твердая уверенность в собственном невежестве? У тебя же светлая голова, Иван! Ты же сам в состоянии решать научные задачи! Я до сих пор в восторге от твоего способа подсчета огневого вала. Какой-нибудь деятель на этом расчете диссертацию бы защитил, Сталинскую премию бы получил. Ну, смотри у меня, если пятерку завтра не получишь!

– Допустим, ты прав, - ухмыльнулся Иван, - но почему же сам-то не уверен?

– Я уверен, Ваня. Уверен. Только не уверен я в этой своей уверенности. Ну что? Неплохо бы и действительно позаниматься.

Целый день мы пролежали под яблоней на берегу озера, решая головоломные задачи, придуманные Мерцаевым.

Почти все время молчавший Малков поразил вдруг пас неожиданным высказыванием:

– Знаете, ребята, я много лет мечтаю понять, что такое число е. Поэтому и поступаю.

– Чего, чего? - поразился Мерцаев. - Число е. Это основание натуральных логарифмов, что ли?

– Вот ты, Саша, и так все знаешь, а я сам не могу. Мне учиться надо. Я еще в школе узнал об этом числе е, и все время думал…

И лицо Малкова было таким же восторженным, как и при рассказах о своей Лиле из Ленинграда.

– Тогда тебе, Вася, надо поступать,- сказал капитан.- А то как же ты дальше будешь жить без числа е ?…

А на следующее утро все мы были бодры и уверены в себе. «Ну что ж,- сказал Мерцаев, ухмыляясь.- Придется сдать экзамен-то, раз уж приехали сюда. Кого и принимать-то, кроме нас».

На экзамене преподаватель, худой и высокий, с жидкими рыжеватыми волосами над высоким лбом, человек сугубо гражданский, терпеливо выносил строевые подходы и рапорты экзаменующихся и так же терпеливо и внимательно, сочувственно кивая острым носом, выслушивал драматические монологи о квадратных уравнениях, а записи на доске оценивал быстрым нелюбопытным взглядом. Потом задавал один какой-нибудь вопрос, даже не вопрос, а некоторое уточнение («Что еще можете сказать о функциях?») и, подняв на отвечающего взгляд светлых проницательно-печальных, глаз, ставил оценку.

Вася Малков ухитрился войти в аудиторию и взять билет вместе с нами и занял место сзади Мерцаева. Преподаватель равнодушно относился к шпаргалкам, подсказкам и прочим ученическим ухищрениям, и Вася мог безнаказанно шарить по карманам. Наверное, он не нашел того, что требовалось, и с умоляющим лицом потянулся к Сашке. Тот посмотрел на Васин билет, сразу же написал что-то и передал бумажку Малкову.

Тем временем у доски отвечал капитан Семаков. Билет он, наверное, знал не важно и последовал совету Мерцае-ва: написав что-то на доске, собравшись с духом, обратился к преподавателю: «Я вот хочу вам показать один хитрый способ… Мы его сами на фронте придумали для расчетов огневого вала…» Он показал некое сочетание умножения и сложения, придуманное артиллеристами в конце войны для облегчения службы, когда перед наступлением приходилось вести расчеты с точностью до одного снаряда. «Вам легко будет понять теорию определителей и операции над векторами»,- сказал преподаватель и поставил Ивану «пять».