Амос Оз - Рифмы жизни и смерти

И тут он умолкнет на мгновение, взъерошит пальцами копну своих волос и вспомнит официантку Рики. И ее первого возлюбленного Чарли, вратаря дублирующего состава команды «Бней Иехуда», умевшего раздвигать ее губы кончиком носа, чем, бывало, доводил расчувствовавшуюся Рики почти до потери сознания. Он, бывало, шепотом называл ее «гогог» и даже пошел и купил ей там, в Эйлате, платье с блестящими серебристыми чешуйками, концертное платье, вроде тех, в которых выступают певицы в гостиницах на Ривьере. А потом он оставил ее и возобновил связь с девушкой по имени Люси, которая на конкурсе красоты была выбрана «вице-королевой моря». Мужчины не могут иначе. Все очень просто, уж так они устроены, и всё тут, но вот только, по мнению Рики, женщины ничем не лучше. И в самом деле, среди женщин довольно часто можно встретить такую лживую, подлизывающуюся кошечку. И по правде говоря, получается, что и женщина, и мужчина, составляющие пару, не больно хороши. Все просто: если нет меж ними электричества, то как вообще может возникнуть связь? Но если есть электричество, то в конце концов можно и обжечься. И по этой причине, думает Рики, так или иначе, но любовь почти всегда кончается отчаянием. Однако, быть может, мне все-таки удастся хоть раз в жизни случайно встретиться с этой Люси? Разве у нас обеих мало такого, о чем можно поговорить друг с дружкой? Вместе прокрутить зажигательные сюжеты? И посмеяться над тем, что когда-то, несколько лет назад, причиняло такую боль? Мне бы следовало разузнать, куда она, черт возьми, запропастилась, эта Люси, после того как ее однажды даже избрали «вице-королевой моря». Да и жива ли она вообще? И не живет ли, случаем, одна? Как и я. И не будет ли она возражать против нашей встречи?

Одиночество, одухотворенность, печаль — все это будет нарисовано на лице писателя. А он продолжит громоздить ложь на ложь. Отвечая читателям, почему он вообще пишет, и на другие подобные вопросы, писатель воспользуется привычными, не раз пущенными им в ход словами, и среди его ответов будут и хитроумные, и шутливые, и уклончивые. Совсем в духе тех уроков, что преподал ему отец, рядовой дипломат. В заключение, шутливо обратившись к культработнику Иерухаму Шдемати и напомнив тому про цитату в его вступительной речи, писатель отплатит ему той же монетой: он тоже приведет строки из книги «Рифмы жизни и смерти».

А потом окружат его читатели. Он с легкостью будет подписывать экземпляры своей последней книги и вдумчиво выслушивать похвалы. В какое-то мгновение улыбнется он улыбкой, похожей на подавленную зевоту, пытаясь хоть немного умерить негодование доктора Песаха Икхата, того самого вспыльчивого педагога, обладателя тяжелой челюсти, кустистых седых бровей и прочей седой растительности, вырывающейся из ушных раковин и ноздрей. Писатель заверит его, что новая ивритская литература ни в коем случае не может отрицать и вовсе не отрицает само еврейское государство. Вскрытие беззаконий, связанных с так называемым захватом палестинских территорий, острая сатира, обличающая проявления коррупции, обнажающая процесс всеобщего оскотинивания, того, как загнивают и черствеют людские души, — все это вовсе не означает отрицания государства, нет, напротив, это чаще всего свидетельство того, что сердце писателя разрывается от боли. Даже если враги Израиля часто используют в своих целях выдержки из сказанного и написанного у нас, это никак не может служить нам укором: разве у пророков Израиля нет гневных слов? Разве нет их у Бялика, и у Бреннера, и у Ури Цви Гринберга, и у Изхара… И так далее, и тому подобное…

Со всей сердечностью позволит писатель юноше в очках с толстыми линзами, Ювалю Дахану или Ювалю Дотану прислать ему по почте два-три из его стихотворных опытов. «Пришли, конечно, пришли, однако прояви, пожалуйста, терпение и, будь добр, не ожидай от меня ответа через день-другой: ты ведь наверняка понимаешь, что огромное количество людей шлют мне то, что они написали, просят прочитать и высказать свое мнение, но, к сожалению, время мое…» И дальше в том же духе.

Затем крепким рукопожатием, сдобренным ироничным подмигиванием, писатель распрощается с Якиром Бар-Орианом Житомирским, литературоведом, поблагодарит культработника Иерухама Шдемати, который, в свою очередь, поблагодарит писателя, принявшего приглашение поучаствовать в этом вечере.

«Нет-нет, спасибо, — скажет писатель, — нет никакой необходимости вызывать такси, право же, не стоит, сегодня я ночую совсем близко отсюда и хотел бы вернуться туда пешком. Это освежит и взбодрит меня — короткая вечерняя прогулка пешком… Вот уже подул приятный легкий ветерок с моря, еще немного — и все-таки станет чуть-чуть прохладней?..»

На лестнице, направляясь к выходу, писатель закурит сигарету и все свое внимание обратит на Рохеле Резник: тепло поблагодарит ее, выразит восхищение эмоциональностью и чуткостью ее чтения, тем, как приятно звучит ее голос. Рохеле же улыбнется перепуганной улыбкой, словно не комплиментами ее осыпали, а совсем наоборот, сурово отчитали без всякой вины, и с комком в горле она стерпит выговор и поблагодарит писателя за его лестные отзывы: не ей причитаются все похвалы, а тому произведению, отрывки из которого она читала.

Когда писатель задержится на мгновение и позволит ей спуститься по лестнице первой, она будет бормотать, повторяя вновь и вновь: «Все в порядке, спасибо, ничего, все, право же, в полном порядке». А затем, словно опасаясь обидеть его отказом, скажет с грустью: «Нет, спасибо, я не курю, сожалею, спасибо, я правда не курю…» И с силой, как будто прикрываясь броней, прижмет к груди книгу, обернутую в гладкую коричневую бумагу и стянутую двумя резинками, отрывки из этой книги она только что читала публике.

— Вы знаете, — скажет писатель, — правда в том, что я был бы очень рад, если бы вместо всех этих разговоров они бы просто дали вам возможность читать в течение всего вечера, иными словами, если бы весь вечер был отдан только художественному чтению вместо всего этого ковырянья, вместо толкований и анализов, вместо всех этих плоских шуток, от которых я и сам в конце не удержался. Ведь вы же читаете мои вещи прямо-таки из самой глубины, читаете так, словно находитесь внутри книги, а не просто держите ее открытой перед глазами. Когда вы читаете, книга сама начинает говорить со слушателями.