Евгений Богданов - Високосный год: Повести

У самого берега в воде стояли, охлаждаясь, оцинкованные фляги с молоком. К ним подъехала повозка, с нее соскочил рыжеватый мужик в клетчатой рубахе с закатанными до локтей рукавами и почему-то в зимней шапке-ушанке. Он подошел к воде и крикнул:

— Эй, Митька!

Проходившая мимо доярка бросила через плечо:

— Ему некогда. Целуется!

И указала на загородку для дойки, возле которой стояли девушка с парнем. Парень обнимал девушку. Они прятались за стайками, но схорониться было мудрено: сквозь жердочки видно все… Доярки посмеивались:

— Глико, при всех лижутся.

— Как телята.

— Подождали бы до вечера, до темня…

— Где там!

— Вот она, нынешняя молодежь! Вся любовь на виду.

— Хватит ворчать. Вам завидно?

Лисицын улыбнулся, подошел к возчику:

— А ну, берем!

Взяв флягу за ушки, они понесли ее к повозке и погрузили. Девушка тем временем высвободилась из крепких объятий Митьки. Он поспешил на помощь:

— Степан Артемьевич, позвольте… Вам не положено по должности…

Митька стал грузить с возчиком фляги, а Лисицын подошел к дояркам поближе. К нему навстречу спешила Глафира Гашева, бригадир-животновод,

— Здравствуйте, Степан Артемьевич! Решили нас навестить?

— Мимо ехал — дай, думаю, разузнаю, как тут у вас насчет молочных рек?

Чистый, хоть и старенький халат плотно облегал фигуру Гашевой. Волосы аккуратно прибраны под косынку. Лицо у Глафиры широкое, чуточку скуластое, серые глаза — с «чудской» раскосинкой. Она поглядела на директора настороженно.

— Реки молочной нет, а ручеек струится хорошо. Можно и больше доить, да трава на пастбище мелкая, вся выщипана. И соль-лизунец кончается. Управляющий обещал подбросить, да, видно, забыл. А теперь уж и не надо…

— Такая забывчивость непростительна, — нахмурился Степан Артемьевич.

Подоенных коров женщины отпустили, и те принялись дощипывать травку, а в стайки завели других. Со всех сторон послышалось:

— Сам пожаловал!

— Свежего молочка не желаете ли, товарищ директор?

— Какие новости? В газетах что пишут?

— Премия нам в этом квартале будет ли?

Степан Артемьевич только успевал отвечать.

— Премия премией, а как у вас с дисциплиной? — спросил он в свою очередь.

— У нас порядок!

— Головы не болят?

— Что за намеки, товарищ директор?

— Мы ведь и обидеться можем.

— Мы этим не страдаем. Мозги у нас проветрены на свежем воздухе.

— Ну ладно, если так, — Лисицын переглянулся с Гашевой.

— Вчера вечерком посидели в гостях у Клавдии Кепиной. Сорок лет — бабий век. А что, разве нельзя? — спросила она.

— Ну почему же… — суховато ответил Лисицын. — После работы вы сами себе хозяева.

Он отыскал взглядом Прихожаеву. Повернувшись к нему и к Гашевой спиной, Софья склонилась возле коровы, переставляя электровакуумный аппарат. Лисицын хотел было подойти к ней, поговорить, но раздумал, и стал осматривать пастбище. Оно уже было порядком вытоптано, травы на нем осталось мало. Гашева пояснила:

— Послезавтра переведем стадо на другой участок, выше по реке. А это пастбище пусть снова наберет траву.

— Почему послезавтра, а не завтра? — спросил он.

— На новом пастбище доделывают изгородь. Рядом клевера, так опасаемся потравы.

Степан Артемьевич попрощался с Гашевой и пошел к машине. И тогда его окликнула Прихожаева:

— Степан Артемьевич!

Она быстро бежала за ним по лугу, легкая, стремительная, взволнованная. Лисицын остановился в нескольких шагах от машины.

— Извините меня. Вчера я наговорила вам лишнего. Мне стыдно… Такой характер…

Она смотрела на него снизу вверх большими серыми глазами. Маленькие смуглые руки опущены, прижаты к бедрам. Вся она будто вытянулась в струнку. Лисицын некоторое время молчал. Он был почти на голову выше ее, стройный, подтянутый, в узеньких модных вельветовых брюках, в привычном сером пиджачке. Софья встретилась с ним взглядом, потупилась.

Степан Артемьевич ехал сюда с намерением поговорить с ней построже, но только мягко упрекнул:

— Характер у вас, скажем прямо, не ангельский. Вы уж сдерживайте себя. Женщина молодая, приглядная, а позволяете… Бросьте эти рюмочки, берегите здоровье, да и репутацию. Я на вас не в обиде, но перед Чикиным надо бы вам извиниться. Старый человек…

— Хорошо, повинюсь, — послушно отозвалась Софья.

Лисицын кивнул, сдержанно улыбнулся и пошел к машине.

«Шут его знает! — с досадой подумал он, сев на сиденье и захлопнув дверку. — Надо бы с ней покруче, а не получилось. Вот уж эти бабы!»

Настороженная тонкая фигурка доярки с опущенными, как у солдата перед старшиной, руками по швам и серыми глазами долго стояла перед ним.

— Давай поедем к Каретникову, — сказал он шоферу. — Надо дать ему разгон: почему вовремя не огораживает пастбища…

Софья вернулась к стаду. Подружки стали над ней подшучивать:

— Чего там шептались? В любви призналась?

— Да полно вам! — смутилась Прихожаева. — Деловой разговор…

— Знаем, какие деловые разговоры бывают с мужиками!

— У него, кажись, жена в городе. Пока свободен…

Софья поймала на себе внимательный взгляд Гашевой. Та строила догадки: «Уж не жаловалась ли? Вроде не на что жаловаться»

Почти весь день Софья была молчалива, отвечала своим подругам невпопад. Они недоумевали. А она все видела перед собой высокого, ладного, добродушно настроенного Лисицына, и к чувству вины перед ним в душе у нее еще неотчетливо, неосознанно примешивалось какое-то другое чувство. Какое именно, она не могла взять в толк…

Ангелина Михайловна обычно в полдень спешила домой, в двухкомнатную угловую квартиру на первом этаже, чтобы к приходу мужа на обед заправить приготовленный с вечера бульон, а заодно проверить Кольку, Петьку и Мишку, чем они занимаются и не чрезмерно ли озорничают. Старшему из сыновей — Кольке шел седьмой год. Мать наказывала ему присматривать за меньшими братьями, чтобы они не купались в реке, не убегали далеко от дома. Но получалось наоборот: Колька в жаркие дни первым лез в воду, а за ним и братья, и уводил Петьку и Мишку в лес или в поле.

Своих непослушных сыновей Ангелина Михайловна звала чадами.

Окно, что выходило в палисадник, было открыто настежь, значит, чада вылезли на улицу и убежали, видимо, к реке, поскольку возле дома их не видать. Яшина заметила в детской комнате разбросанные в беспорядке игрушки, книжки, быстро навела кое-какой порядок и пошла на кухню чистить картошку.

Ее супруг Сергей Герасимович эти дни занимался подготовкой сеноуборочной техники и вместе с ремонтниками допоздна чинил и регулировал сенокосилки и силосоуборочный агрегат. Жена не одобряла того, что он являлся домой в перепачканном мазутом костюме и руки у него были черными.