Элис Сиболд - Счастливая

К тому времени отец уже защитил в Принстоне диссертацию по испанской литературе, и родители, перебравшись в Северную Каролину, осели в Дареме: отец начал читать лекции в университете Дьюка. А мама, томясь целыми днями в одиночестве и не сумев завести друзей, начала выпивать. На первых порах — незаметно.

У мамы всегда был беспокойный характер; ей претила роль домохозяйки. Она не раз повторяла, что нам с сестрой крупно повезло родиться в другую эпоху. Мы верили. Пятидесятые годы были, в нашем представлении, сплошным кошмаром. Мамины отец и муж (наш папа) заставили ее поступиться карьерой, потому что замужней женщине работать не к лицу.

Ее запои продолжались менее десяти лет, но в этот промежуток времени мы с сестрой появились на свет и вышли из пеленок. В этот же промежуток времени папина карьера пошла вверх, и в результате сперва они вдвоем, а потом и все мы вчетвером то и дело переезжали с места на место: сначала в Мэдисон, штат Висконсин, потом в Роквилл, штат Мэриленд и наконец в Паоли, штат Пенсильвания.

К 1977 году мама была в завязке уже десять лет. За эти годы у нее, как выражались у нас в семье, часто случались «глюки». Так мы называли ее приступы. Если отца было не видно и не слышно (даже в прямом смысле слова: он месяцами пропадал в Испании), то мама порой заполоняла собой весь дом. Ее паническая нервозность передавалась остальным, поэтому в таких случаях время тянулось вдвое дольше и мучительнее. В отличие от нормальных семей у нас никогда не было уверенности, что, отправившись в ближайший супермаркет, мы сделаем там покупки. Стоило маме переступить порог магазина, как ее охватывал панический страх.

— Возьми дыньку или что-нибудь такое, — говорила мама, когда я стала постарше, и совала мне банкноту. — Жду в машине.

Во время таких припадков она сгибалась в три погибели и начинала быстрыми движениями растирать грудину, чтобы — говоря ее словами — не лопнуло сердце. Я бежала в магазин, хватала дыню и — на обратном пути — что-нибудь из уцененных продуктов, а сама мучительно думала: доберется ли она до машины? Не убьет ли ее очередной «глюк»?

В кино, как и в реальной жизни, припадочных всегда усмиряют какие-то типы в белых халатах — все на одно лицо, совершенно невыразительные персонажи. Примерно то же самое можно сказать и о нас с сестрой. Подчас в моих воспоминаниях просто не находится места для Мэри — на первый план всегда выступает мама и ее недуг. А когда я спохватываюсь: «Ах, да, ведь Мэри тоже была с нами», она видится мне именно в таком качестве — как вторая мамина подпорка, захваченная на всякий пожарный случай.

Иногда мы с Мэри сразу брали на себя роль обслуги. Мэри заботливо провожала маму в машину, а я мчалась покупать дыню. На моих глазах сестра превращалась из маленькой девочки, которой мерещился близкий конец света, в своенравную девушку, не желавшую потакать «глюкам» и сносить взгляды и реплики прохожих. «Не смей тереть груди», — шипела она матери.

По мере того как она ожесточалась, я, наоборот, преисполнялась сочувствия: утешала маму и осуждала сестру. Если Мэри предлагала помощь, я ее с благодарностью принимала. Если же она фыркала или сама заражалась маминой нервозностью, я просто воздвигала между нами барьер.

Единственное проявление нежных чувств отца к маме, оставшееся у меня в памяти, — это краткий поцелуй на автобусной остановке, куда мы приехали его проводить перед научной командировкой в Испанию. Тот случай можно описать под заголовком «Только не надо сцен». Попросту говоря, поцелуй был результатом моей подсказки, затем просьбы и, наконец, слезных настояний.

В ту пору я уже начала сознавать, что другие супружеские пары, в отличие от моих родителей, обнимаются, держатся за руки, целуются в щечку. Так они вели себя в супермаркетах, на прогулках, на школьных мероприятиях, куда приглашали родителей, и, конечно, у себя дома, когда я приходила в гости.

Выпрошенный для мамы поцелуй наглядно доказал, что их супружеские отношения, в общем-то прочные, были начисто лишены романтики. Папа уезжал, как всегда, на несколько месяцев, оставляя нас одних, и решил, что обязан выразить какие-то чувства.

Мама тогда вышла из машины, чтобы помочь отцу вытащить из багажника чемоданы, и собиралась с ним распрощаться. Мы с Мэри остались на заднем сиденье. Меня впервые взяли провожать папу в длительную командировку. Он, как обычно, волновался. Мама, и без того нервная, волновалась еще больше. Наблюдая за ними с заднего сиденья, я сообразила, что в этой картинке чего-то недостает. И я стала канючить: «Поцелуй маму».

Отец буркнул что-то вроде: «Оставь, Элис, это ни к чему».

Но не тут-то было.

— Поцелуй маму! — крикнула я, высунув голову из машины. — Поцелуй маму!

— Жалко тебе, что ли, папа? — с досадой сказала моя сестра, которая была на три года старше и, как я поняла впоследствии, уже знала расклад.

Если мне хотелось получить подтверждение, что мои родители ничем не отличаются от других супружеских пар нашего городка, и даже от мистера и миссис Брэйди, героев популярного телесериала, то этот вынужденный поцелуй ни в чем меня не убедил. Он лишь открыл мне глаза. Дал понять, что в семействе Сиболдов любят по обязанности. Отец чмокнул маму в лоб — чтобы только дочка не приставала.

Много лет спустя мне попались черно-белые фотографии, на которых отец, водрузив на голову венок из ромашек, сидел в озере среди водяных лилий. Он улыбался во весь рот, не стесняясь неровных зубов, которые его родители, весьма стесненные в средствах, не исправили ему в детстве. Но на этих фотографиях он лучился счастьем и не беспокоился о таких пустяках. Кто его снимал? Уж конечно, не мама, это точно. Коробка с фотографиями попала к нам после смерти бабушки Сиболд. Я искала хоть какой-то ключ к разгадке. Мама строго-настрого запретила вытаскивать фотографии, но я спрятала одну за пояс юбки.

Уже тогда я ощущала нехватку чего-то важного, но не могла выразить это словами; мне было обидно за маму, которая, как подсказывало мне чутье, страдала больше всех и могла бы расцвести, получив желаемое. После случая на автобусной остановке я никогда не просила и уж тем более не требовала никаких сантиментов, потому что не хотела вновь увидеть пустоту родительских отношений.

Вскоре мне стало заметно, что папа с мамой прикасаются друг к другу лишь по чистой случайности. В детстве я иногда замышляла военную хитрость с одной целью: добиться ласкового прикосновения. Мама обычно сидела на диване с рукоделием или с книгой. Для моей задумки лучше всего подходили те случаи, когда она читала и одновременно смотрела телевизор. Чем больше отвлекающих моментов, тем больше шансов подкрасться незамеченной.