Элис Сиболд - Счастливая

Но тут огни погасли. Мы не слышали, чтобы работал двигатель.

— Подожди-ка здесь, — сказал мне Боб. — Пойду разберусь.

Он прошел в заднюю комнату и вытащил свою винтовку, которую прятал от чересчур нервных свободных художников и от властей Дорленда.

— Сделаю кружок по кустам и выйду на дорогу, — прошептал Боб.

— Сейчас выключу свет.

Замерев на крыльце, я напрягала слух, чтобы услышать хоть что-нибудь: шорох гравия под шинами, хруст сломанной ветки — что угодно. В моем воображении злоумышленники из грузовика уже ранили или убили Боба, а теперь двигались к хижине. Но я же дала Бобу обещание. Ни под каким видом не трогаться с места.

Через несколько секунд мне послышался шум в листьях у дальней стены хижины. Я вздрогнула.

— Это я, — раздался из темноты шепот Боба. — Стой спокойно.

Мы стали следить за дорогой. Свет фар грузовика так и не показался вновь. Наконец Боб перелез через заросли карликового дуба вместе со своей верной лайкой Шейди, и мы опять зажгли газовую лампу. Наглотавшись «колёс», мы десять раз обсудили весь ход событий, поделились своими чувствами, поговорили об угрозе и о том, как ее почувствовать. Все-таки нам повезло: кто прошел через войну или изнасилование, тот приобрел неведомое другим шестое чувство, которое включается, когда мы чувствуем опасность, грозящую нам самим или тем, кого мы любим.

Я вернулась обратно в Нью-Йорк, но не в Ист-Виллидж. Слишком уж много воспоминаний. Мы с бойфрендом переехали на Сто шестую улицу, между Манхэттеном и Коламбусом.

Родители навестили меня всего дважды за десять лет. Увидев мою берлогу, мать бросила:

— Только не рассказывай, что хочешь провести так всю оставшуюся жизнь.

Она рассуждала о недвижимости, о полезной жилой площади, а я повторяла за ней, но слова приобретали для меня иной смысл.

Той осенью я завязала с героином. И потому, что достать дозу становилось все труднее, и в силу разных других причин. Я снова начала пить и курить, но ведь то же самое делали все вокруг. Потом купила книгу доктора Герман. Ее переиздали в мягкой обложке. Я рассудила, что надо бы иметь свидетельство того, что мое имя хоть раз, да упоминали в печати.

Герман выбрала одно предложение из моей статьи, чтобы использовать его в начале главы под названием «Разобщение». Предложение, в том виде, в каком оно было опубликовано в книге, таково: «Когда меня изнасиловали, я лишилась девственности и чуть не лишилась жизни. Я также рассталась с некоторыми заблуждениями насчет того, как устроен мир и насколько он безопасен». Оно было напечатано на пятьдесят первой странице монографии в триста страниц. В книжном магазине, перед тем как приобрести книгу, я перечитала это предложение и свою фамилию. До меня дошло, только когда я возвращалась домой на метро: в книге под названием «Травма и восстановление» меня процитировали в первой половине. Я решила не просто сохранить эту книгу на память, но прочитать ее целиком.

Для них характерен не обычный «базовый» уровень бдительности, а ослабленное внимание. Вместе с тем они отличаются повышенным уровнем возбудимости: их организм постоянно находится в предчувствии опасности. У них также отмечается повышенная тревожность и обостренная реакция на неожиданные раздражители… Пациенты с посттравматическим стрессовым расстройством труднее засыпают, более чувствительны к шуму и в течение ночи просыпаются чаще, чем здоровые люди. Таким образом, события, послужившие причиной травмы, перестраивают нервную систему человека.

С подобных абзацев начиналось наиболее захватывающее чтиво, которое мне когда-либо попадалось: я читала о самой себе. Я читала также и о ветеранах войны. К несчастью, мой мозг снова оказался перегружен. Я неделю провела в главном читальном зале нью-йоркской Публичной библиотеки, создавая сюжет романа, в котором посттравматический синдром использовался бы в качестве великого уравнителя и собирал вместе женщин и мужчин, которые страдают одним и тем же расстройством. Но потом, уже прочитав добрую половину имевшихся материалов, я потеряла желание подвергать все это литературной обработке.

Там была подборка воспоминаний о Вьетнаме, которые я снова и снова перечитывала и сохранила на будущее. Каким-то образом чтение этих историй заново пробудило мои чувства. Одна из них — история героя войны — произвела на меня особое впечатление. Этот человек участвовал в кровопролитных боях, у него на глазах гибли его друзья. Он перенес это стоически. Прямо как Боб.

Ветеран с почестями вернулся домой, устроился на работу. А через пару лет сорвался. Что-то в нем надломилось. Он пошел вразнос. А потом стал по крупицам собирать в себе мужчину. Его исповедь прерывалась как раз на этапе нового становления. Он выжил и старался не сдаваться. Не принадлежа ни к одному вероисповеданию, я все же помолилась и за того ветерана, и за Боба.

Книгу Герман я прочла до конца. Волшебного исцеления не произошло, но начало было положено. Еще я посещала хорошего психотерапевта. На самом-то деле во время своих сеансов она давным-давно использовала термин «посттравматический стресс», но я только отмахивалась, посчитав это психологической заумью. Вот уж действительно, я всегда шла окольными путями: написала статью в газету, ее процитировали, я купила книгу и узнала себя в историях пациентов. У меня было посттравматическое стрессовое расстройство, но чтобы в это поверить, мне потребовалось дойти до всего своим умом.

Когда я жила на Сто шестой улице, мой бойфренд, бармен, работал допоздна, и я коротала вечера в одиночестве. Подолгу смотрела телевизор. Дом был старый, многоквартирный, в неблагополучном районе. Только такое жилье и можно было себе позволить в Нью-Йорке на зарплату рядового преподавателя. На окнах были решетки; едва ли не каждая ночь прошивалась строчкой выстрелов. Самой модной пушкой во всей округе тогда считался «Тех-9».

Однажды вечером я включила тостер и одновременно кофеварку. В квартире вылетели пробки. Электрощит находился в подвале. Чтобы туда попасть, мне пришлось бы выйти из дому и спуститься по темной лестнице. Я позвонила своему другу на работу. Он разговаривал со мной резко. К нему в бар только что ввалилась огромная толпа народу.

— От меня-то ты чего хочешь? Возьми фонарик да пойди вверни пробки — или сиди в темноте. Решай сама.

Мне стало стыдно за эту дурацкую беспомощность. И, чтобы вдохновить себя на подвиг, я воспользовалась «внутренним диалогом», которому обучилась на сеансах психотерапии. Было около одиннадцати вечера. Я сказала себе: это гораздо лучше, чем два часа ночи. Мягко выражаясь, внутренний диалог не имел успеха.

Вниз на два лестничных пролета, из подъезда на улицу, свернуть за угол, перелезть через кованые железные ворота, намертво запертые на ржавый замок, там спуститься по лестнице, включить фонарик. Найдя замочную скважину, я вставила в нее ключ и вошла внутрь. Задвинула щеколду изнутри и немного постояла, прислонившись к стене. Сердце бешено колотилось. В глухом подвале царила непроглядная тьма. Луч моего фонарика метался по дальней стене, за которой находились комнаты, уходившие в глубь подвала. Я узнала вещи доминиканца, которого выселили пару месяцев назад. Услышала недовольный писк подвальных крыс, растревоженных светом. Соберись, приказала я себе, нащупала холодные фаянсовые пробки, а потом услышала шум. Я выключила фонарь.