Татьяна Росней - Ключ Сары

Она снова умолкла, на этот раз надолго. Мне показалось, что на нее вдруг навалились внезапная усталость и изнеможение. Бамбер тихо опустил фотоаппарат. Мы ждали. И боялись пошевелиться. Я засомневалась, что женщина найдет в себе силы продолжить рассказ.

— Прошло столько лет, — произнесла она наконец, и голос ее звучал приглушенно, почти шепотом, — спустя столько лет я до сих пор вижу этих детей, понимаете? Я вижу, как они садятся в автобусы и как их увозят отсюда. Я не знала, куда их везут, но у меня появилось дурное предчувствие. Ужасное предчувствие. А большинство людей вокруг меня остались равнодушными. Они считали происходящее вполне обыденным. Они считали нормальным, что евреев куда-то увозят.

— Как вы думаете, почему они так считали? — спросила я.

Снова кудахтанье, обозначающее смех.

— Многие годы нам, французам, вдалбливали, что евреи — враги нашего государства, вот почему! В тысяча девятьсот сорок первом или сорок втором году, если я правильно помню, во дворце Пале Берлиц была организована выставка, которая называлась «Евреи и Франция». Немцы позаботились о том, чтобы она не закрывалась несколько месяцев. У населения Парижа она пользовалась большим успехом. А что она представляла собой на самом деле? Шокирующее проявление антисемитизма.

Искривленными, заскорузлыми пальцами она разгладила свою юбку.

— Понимаете, я помню и полицейских. Наших добрых, славных парижских полицейских. Наших собственных добрых, славных gendarmes. [23] Жандармы. Которые силой загоняли детей в автобусы. Кричали. Били их своими batons. [24] Дубинки.

Она склонила голову. Потом пробормотала что-то, чего я не поняла. Мне показалось, что она сказала что-то вроде: «Да падет позор на наши головы за то, что мы не остановили этого безобразия».

— Вы ведь ни о чем не подозревали, — мягко и негромко произнесла я, тронутая видом ее внезапно увлажнившихся глаз. — Да и что вы могли сделать?

— Понимаете, никто не помнит детей из «Вель д'Ив». Они больше никому не интересны.

— Может быть, в этом году вспомнят, — сказала я. — Может быть, сейчас все будет по-другому.

Она поджала высохшие губы.

— Нет. Вот увидите. Ничего не изменилось. Никто не хочет помнить. Да и почему кто-то должен помнить об этом? Это были самые черные дни в истории нашей страны.

Девочка очень хотела знать, где отец и что с ним. Наверняка он находится в том же самом лагере, в одном из бараков, но она видела его всего раз или два. Она потеряла счет дням. И одна только мысль не давала ей покоя — мысль о младшем братике. Она просыпалась среди ночи, вся дрожа, думая о том, что он заперт в шкафу. Она доставала из кармашка ключ и смотрела на него, с ужасом и болью. Может быть, он уже мертв. Может быть, он уже умер от голода и жажды. Она пыталась вести счет дням с того черного четверга, когда за ними пришли. Сколько прошло времени с того момента? Неделя? Десять дней? Она не знала. Она чувствовала себя потерянной и забытой. Ее подхватил вихрь ужаса, голода и смерти. В лагере умерли еще несколько детей. Их маленькие тела унесли под слезы и стоны оставшихся.

Однажды утром она заметила, как несколько женщин бурно обсуждают что-то. Они выглядели обеспокоенными и расстроенными. Она спросила у матери, что происходит, но та ответила, что не знает. Не желая оставаться в неведении, девочка принялась расспрашивать женщину, у которой был сынишка ее возраста и которая последние несколько дней спала рядом с ними. У этой женщины было красное лицо, как если бы ее мучила лихорадка. Она ответила девочке, что по лагерю ходят слухи. Слухи о том, что родителей отправят на Восток, на принудительные работы. Они должны будут подготовить все к приезду детей, которых привезут попозже, через пару дней. Девочка с ужасом выслушала новости. Она передала разговор матери. И у той как будто открылись глаза. Она яростно затрясла головой. Мать воскликнула: нет, такого не может быть. Они не могут так поступить с ними. Они не могут разлучить родителей с детьми.

В той далекой, прежней, спокойной и безопасной жизни девочка, наверное, поверила бы матери. Она верила всему, что говорила ей мать. Но в этом суровом новом мире девочка чувствовала себя повзрослевшей. Она чувствовала себя старше матери. Она знала, что другие женщины говорили правду. Она знала, что слухи правдивы. Вот только она не знала, как объяснить это матери. Потому что ее мама превратилась в маленького ребенка.

Поэтому, когда в барак вошли мужчины, она не испытала страха. Она чувствовала себя закаленной и возмужавшей. Она чувствовала себя так, как будто вокруг нее выросла крепкая стена. Она взяла мать за руку и крепко сжала ее. Она хотела, чтобы мама была сильной и храброй. Им приказали выйти наружу. Они должны были маленькими группами перейти в другой барак. Она терпеливо стояла в очереди рядом с матерью. И все время оглядывалась по сторонам, чтобы не пропустить отца. Но его нигде не было видно.

Когда подошла их очередь войти в барак, девочка заметила двух полицейских, сидящих за столом. Рядом с ними стояли две женщины, скромно и неброско одетые. Это были женщины из деревни, которые с холодными и непроницаемыми лицами оглядывали ряды заключенных. Девочка услышала, как они приказали пожилой женщине, стоявшей впереди нее в очереди, отдать им деньги и драгоценности. Девочка смотрела, как та дрожащими руками снимала обручальное кольцо и отстегивала часы. Около женщины стояла маленькая девочка лет шести, дрожа от страха. Полицейский жестом указал на крошечные золотые колечки, которые девочка носила в мочках ушей. Она была слишком напугана, чтобы снять их сама. И бабушка наклонилась к ней, чтобы расстегнуть застежки. Полицейский вздохнул с притворным отчаянием. Все происходило слишком медленно. Такими темпами они провозятся всю ночь, не меньше.

Одна из деревенских женщин подошла к маленькой девочке и резко дернула за сережки, разорвав малышке мочки ушей. Малышка пронзительно вскрикнула, прижав ладошки к окровавленной шее. Пожилая женщина тоже закричала. Полицейский ударил ее по лицу. Их вытолкали из очереди и вывели наружу. По толпе прокатился шепоток страха. Полицейские взяли оружие наизготовку. Шепот стих, воцарилась тишина.

Девочке и ее матери нечего было отдавать. Только обручальное кольцо матери. Краснолицая деревенская женщина разорвала на матери платье от ворота до пояса, обнажив ее бледную кожу и несвежее белье. Ее руки жадно ощупывали складки платья, прошлись по нижнему белью, пробежались по укромным уголкам тела матери. Мать поморщилась и вздрогнула, но ничего не сказала. Девочка молча наблюдала за происходящим, и в душе у нее зарождался страх. Она ненавидела, когда другие мужчины плотоядно разглядывали ее маму, ненавидела деревенскую женщину за то, что та ощупывала ее тело, обращаясь с ней, как с куском мяса. Неужели и со мной они будут вести себя так же, подумала она. Неужели они разорвут и мое платье? Может быть, они заберут у нее и ключ. Она крепко стиснула его в кармане. Нет, они не смогут отнять его у нее. Она не отдаст его им. Она не отдаст им ключ от потайного шкафа. Никогда.