Владимир Ераносян - Фронтмен

Душу рвало на части, подобно раскромсанному автобусу. Душа влекла на юг, к Канайме, куда он должен был доставить белорусских нефтяников. Теперь за него это сделает кто-то другой. Более надежный… Тот, у кого не будет обязательств ни перед кем, кроме родины.

В этот раз вертолет зафрахтовали для частной экскурсии. Билет до Адской горы был оплачен кровью национальных гвардейцев. Парни остались там, на мосту, приняв лучшую из возможных для воинов смерть. Он не заслужил такую честь, так как в погоне за карьерой и достатком иногда закладывал в ломбард свою доблесть. Он летел в Канайму выкупать роковой залог…

Мерседес не спрашивала у Бачо, каково ему вдали от друзей. И мальчик не осмеливался признаться маме, что скучает по своему двору. Вернее, по маленьким лазейкам в трущобах, где он с друзьями самозабвенно играл в прятки. А еще ему не доставало бородатого художника, который не выходил из образа достопочтенного идальго даже, когда складывал кисти в баночку и отправлялся за угол к выгребной яме — ведь у них в доме не было туалета.

По возвращении наставник обязательно мыл руки, лишний раз подчеркивая, что к холсту надо приступать с неоскверненными помыслами и чистыми руками. Занятия живописью тогда не очень нравились мальчишке. Но теперь, когда папы не было рядом, его тянуло к холсту. Прикасаясь к нему, он дотрагивался до мечты. Мечты о том, что его папа жив. Мешая краски, он аккуратно наносил их на загрунтованную поверхность. Когда-нибудь у него получится нарисовать своего папу. И тогда может произойти чудо — папа сойдет с картины и снова поведет его в район Чакао, туда, где работает мама. А она не станет их выпроваживать. Они обязательно возьмутся за руки и погуляют вместе по шикарному магазину, поглазеют на блестящие витрины и что-нибудь купят. Но это произойдет только тогда, когда портрет будет неотличим от оригинала.

Пока получалось плохо. Он злился на свою лень, жалея о прежней невнимательности и непослушании. А когда краски закончились, он стал ходить кругами вокруг своей мамы, но так и не отважился спросить, когда они вернутся домой. Хотя бы для того, чтобы раздобыть несколько тюбиков с масляными красками, на худой конец, с акварелью. Маме было не до него. Она обстирывала туристов и готовила им еду. Она зарабатывала на хлеб, и ей нельзя было мешать. Ему было жалко свою маму. Она ведь тоже скучала. И не меньше, чем он.

Когда кончились краски, Бачо нашел себе новое развлечение. Он рыл канавки у красной лагуны и строил песочный город. Здесь он проводил все свободное время, когда не надо было помогать маме и бабушке по хозяйству. Они разрешали ему ходить к водопадам собирать камушки и ракушки. Но только, если Бачо уже выучил уроки, которые задал ему учитель-кубинец, присланный по разнарядке в заброшенную индейскую деревушку из столицы.

В тот день Бачо немного соврал, когда сообщил бабушке, что выполнил все упражнения и выучил стихотворение Хосе Марти, кубинского вождя, похожего на венесуэльского Симона Баливара. Бабуля не стала возражать, а маме было некогда проверить его тетрадку. Бачо как всегда побежал к лагуне. Ему было безумно интересно, что произошло за ночь с его сооружениями и оросительным каналом, и не смыло ли его искусственный водопад, наполняющий его собственную маленькую лагуну, украшенную по всему периметру миниатюрными пальмами и аккуратными тропинками из стекляшек и разноцветных камушков.

…Повезло! Его творение сохранилось в первозданном виде. Он хотел достроить главный дворец и посадить в него фигурку Чавеса до наступления темноты. Важно было успеть до того, как на каноэ до дворца доберутся заговорщики. Он смастерил их из тонких веточек и колючек еще вчера. По представлениям Бачо, они не знали человеческого языка, зато злобно рычали и громко лаяли. Во время своей игры, сидя в песке в полном одиночестве, он то и дело озвучивал гребущих к берегу злодеев, пытаясь как можно быстрее воздвигнуть из увесистой гальки высокий забор вокруг дворца. Конечно же, он успеет. К тому же злодеи не знают его секретного оружия — за забором их уже поджидает его папа. Он сидит в вертолете, заправленном бомбами. И он вот-вот поднимется в небо и разбомбит всех врагов.

Наконец, момент настал. Вертолет поднялся в небо. Он пролетел над водой и начал метать бомбы. Они разрывались в луже, имитирующей лагуну. Каноэ из листьев переворачивались, опрокидывая фигурки с колючими головами. Теперь наряду со свистом и разрывами бомб, Бачо кричал и от имени своего отца, победоносно поражающего неприятеля. Вертолет совершил пике словно реактивный истребитель, и вновь пронесся над водопадом…

Ми-8, изъятый Корсо у колумбийцев, был не первой свежести. Хвостовой винт тарахтел как сверла в шахтерском забое. Постоянно пищал какой-то зуммер, показывая критические углы крена. Однако маневренность винтокрылой машины от этого не страдала, а лопасти главного винта работали мягко, словно смазанный вентилятор.

На сиденье второго пилота лежал допотопный кассетный магнитофон с радиоприемником, «плюющимся» грязью в адрес Чавеса:

— Диктатор признал свое поражение на референдуме, посвященном продлению его полномочий! — триумфально провозгласил о победе оппозиции ведущий, — Не помог даже откровенный подкуп и популистские обещания избирателям! Люди оказались не такими глупыми, как их представляли в карманном парламенте. Народ разобрался и предпочел не принимать подачек, дойдя своей головой до сути проблемы. И когда народ понял, что Чавес не хочет ничего, кроме неограниченной власти, то высказался против! Это наша победа! Это триумф свободной Венесуэлы!

На другой частоте сокрушительная победа оппозиции не выглядела столь впечатляюще. Голоса разделились примерно поровну. Противники изменений Конституции оказались в большинстве с перевесом в один процент. Чавес признал поражение. Его речь по радио звучала с надрывом. В голосе слышалась дрожь. Офицеру Корсо даже показалось, что в конце своего спича Чавес заплакал.

— Сегодня на референдуме большинство народа сказало «нет» предложенным мной поправкам в основной закон страны. Я признаю поражение. Но это поражение сегодня не означает, что мы будем проигрывать всегда. В этом поражении — кузница нашей победы. Несмотря ни на что, долг перед венесуэльским народом и мой собственный перед своей честью будет исполнен…

«Перед своей честью…» — невольно повторил про себя офицер Корсо и посмотрел на небо. Ему было наплевать на этот референдум, итоги которого сегодня — одни, завтра — другие. Народная любовь как флюгер на ветру. Ее тоже можно подкупить. Или затуманить. Не подвержен колебаниям только истинный кабальеро, он разглядит солнце при любой видимости.