Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Его словно молнией пронзило. Исабель действует не под влиянием Петры, все это его фантазии, подсознательные измышления, потому что сама мысль о том, что он может ее потерять, была ему невыносима. Исабель и Петра действуют заодно и вместе пишут книгу, чтобы сокрушить его. Они хотят, чтобы книга вызвала мощный скандал, – тогда фонд, еще не успев образоваться, будет дискредитирован. Как может существовать фонд семьи Мендисабаль, если семья потеряла свое честное имя? Кто придет в такой музей? Надо брать ситуацию под контроль. Он уничтожит рукопись сегодня же ночью.

Кинтин встал и пошел в кабинет. Он вынул ящик из письменного стола Ребеки и открыл потайное отделение. Но рукописи там не было. Он просунул руку в углубление, пошарил рукой в темноте, но ничего не нашел. Он вернулся в спальню и включил свет. Исабель рывком села на постели. Спросила, что случилось. Кинтин схватил ее за плечи и сильно встряхнул.

– Что ты сделала с рукописью «Дома на берегу лагуны»? – сказал он, белый от гнева. – Перед забастовкой она была в письменном столе Ребеки.

– Как ты посмел читать мою рукопись? – закричала Исабель, спрыгивая с кровати. – У тебя не было на это никакого права.

– А как ты посмела ее написать? – закричал Кинтин в ответ, выходя из себя. – Клянусь тебе, если ты опубликуешь ее, я тебя убью.

– Ты ее никогда не найдешь! – в свою очередь крикнула Исабель. И добавила, с ненавистью выговаривая слова: – Я первая тебя убью!

Я решила спуститься в нижний этаж к Петре и поговорить. Я хотела заверить ее, что не имею никакого отношения к решению Кинтина лишить наследства наших детей. Петра молилась. Я так давно привыкла слышать ее молитвы, что сама, мне кажется, стала верить в Элеггуа, особенно, после того как его фига спасла Вилли во время забастовки. И тут мне пришло в голову отдать рукопись Петре, чтобы Элеггуа хранил ее, – тогда, быть может, в наш дом вернется мир. Кто знает, может, Мануэль уйдет из АК-47; может, Вилли снова будет хорошо видеть правым глазом; может, Кинтин раскается и переделает несправедливое завещание.

Я снова поднялась на верхний этаж и вошла в кабинет. Вынула рукопись из стола, спустилась вниз и отдала ее Петре.

– Здесь очень важные бумаги, – сказала я ей. – Я хочу, чтобы ты на какое-то время спрятала их у себя. Я просила у Элеггуа, чтобы он хранил моих детей.

Прошло три года, прежде чем я смогла писать опять. Мы с Вилли переехали во Флориду – с помощью Маурисио Болеслауса, нашего друга, торговца живописью и антиквариатом. Мы укрылись на Анастасии, маленьком островке у восточного побережья полуострова, который понравился нам своей уединенностью. Через несколько месяцев мы переехали на другой островок, ближе к югу, где купили маленький домик в окружении цветущих апельсиновых деревьев. Каждый месяц мы получали от Маурисио чек и благодаря этим деньгам могли жить хоть и не роскошно, но вполне безбедно.

Уже через год нашей жизни на островке приступы эпилепсии у Вилли совершенно прошли. И он достаточно окреп для того, чтобы снова рисовать. Я чувствовала неимоверное утешение. Через несколько лет Вилли стал признанным художником, и его картины выставляются сегодня в самых престижных галереях Соединенных Штатов. Все-таки Петра была права, когда предсказывала, что Вилли многого добьется в жизни.

Мы приехали на Анастасию в декабре и поселились в маленьком отеле на берегу. Напротив отеля был причал, с которого рыбаки каждое утро забрасывали, а потом вынимали сети, полные рыбы. Мне нравилось бродить там и наблюдать за ними. Прежде чем уложить рыбу в ящики со льдом, рыбаки вытаскивали из сетей мелкую рыбешку и выбрасывали ее в море. Десятки пеликанов кружили рядом, оживленно хлопая крыльями и время от времени громко вскрикивая, похожие на водяной глади на белые ветряные мельницы. Вечная драма жизни разворачивалась у меня перед глазами: сильная рыба пожирает более слабую.

Пеликанье пиршество кончалось, и я часами сидела на причале, натянув черный шерстяной свитер, и смотрела на свинцовую поверхность Атлантики. Пляж на Анастасии был безлюдный, и только одинокая сосна раскачивалась на ветру. Я думала о теплом, океане у берегов Сан-Хуана, о его сапфировой глубине и не испытывала абсолютно никакого желания возвращаться на Остров.

Я смотрела на Атлантический океан, и это меня утешало. Он объял всех – и мертвых, и живых: Баби, маму, папу и Мануэля – в Пуэрто-Рико; нас с Вилли – во Флориде. Я вспомнила слова Петры, которые она сказала незадолго перед смертью: «Вода – это всегда любовь, потому что она соединяет людей».

Не так уж много лет прошло, как мы переехали на Лонг-Боат-Кей, но покой и уединение этого чудного места залечили мои раны, и я смогла закончить «Дом на берегу лагуны». Я знала, что опубликование романа будет иметь ужасные последствия для меня, но ни рассказ, ни саму жизнь нельзя считать состоявшейся, если хоть кто-то не выслушал тебя, понимая всем сердцем, и не разделил с тобой все то, что чувствовал ты сам.

Кинтин уже не мог прочитать последние главы. Теперь у него не было возможности дописывать свои гневные комментарии на полях страниц или оставлять там мучившие его мысли. Но чем кончилась книга, он знал, потому что это та история, которую я расскажу сейчас.

Через несколько дней после разговора Кинтина с Петрой я проснулась оттого, что кто-то стучался в дверь спальни: это была Эулодия. Было еще темно, наверное, около пяти утра. Шесть женщин приплыли из Лас-Минаса на лодке, сказала она мне шепотом, чтобы не разбудить Кинтина, и ждут в нижнем этаже.

– Они приехали к Петре, – испуганно добавила она. – Но когда я подошла к ее двери и несколько раз постучала, мне никто не ответил. Я хотела открыть дверь, но она была заперта на ключ изнутри. Я боюсь, не случилось ли чего.

Я накинула халат и тут же спустилась с Эулодией в нижний этаж. Открыла дверь комнаты Петры универсальным ключом и увидела, что она лежит на кровати и глаза у нее закрыты. Я подумала, не произошло ли у нее во сне кровоизлияния в мозг, но тут заметила, что рядом с кроватью лежит аккуратно сложенная ее одежда: лучшая юбка из красного шелка, блузка с кружевами ручной работы и ожерелья из зерен. Я подошла ближе и увидела, что Петра еще дышит.

Я уже хотела идти звать на помощь, но тут четыре женщины из тех, что ночью приплыли на лодке, тихо вошли в комнату и встали вокруг кровати Петры. Я их сразу же узнала. Это были те самые женщины, которых я видела тогда в Лукуми, в день злополучной прогулки, только теперь они были одеты во все белое, и тюрбаны на головах тоже были белые.