Рой Якобсен - Чистая вода

— Что ты здесь делаешь? — раздраженно спросила она.— Ты сказал, что тебе нужно на север?

— Машину рассматриваю,— улыбнулся он смущенно.— Это учителя.

Она взглянула на машину.

— Ну и что? Что-то случилось?

За березняком едва брезжил тихий слабый свет.

— Это хутор светится,— объяснил он.— Хозяйства там теперь нет: муж работает в городе, а жена здесь, одна. А на той стороне, за полем — вон, видите,— живет его бывшая ученица.

Юн пожал плечами.

— Возможно, его нет нотам, ни там.

— Ты шпионишь за ним, что ли? Правильно я поняла?

— Ну-у. Он с моей сестрой роман крутит. Это я для нее делаю.

Журналистка засмеялась, но в глазах у нее был испуг, а не веселье.

Она тоже успела промокнуть до нитки, как и он. Потекла тушь с ресниц, жесткие волосы не лежали как модельная прическа, но прилипли ко лбу и смотрелись как стертая автомобильная покрышка.

— Тебя домой отвезти? — нетерпеливо спросила она.— Или хочешь здесь остаться?

— Ну.

— Тогда мигом в машину, пока нас не смыло.

Несколько сот метров по шоссе к югу — и они свернули на проселок, старый, разбитый колесами, кое-где подтопленный подземными ключами. Раньше он шел до соседнего острова, но оттуда всех давно выселили, и с прошлой зимы, когда во время шторма льдом снесло мост, дорога заканчивалась у большого хутора и домика на отшибе, где жили Юн с Элизабет.

Он вертел в руках ее фотоаппарат и делал вид, что не слышит, как она костерит погоду. Только сказал: «Дальше», когда она притормозила у большого хутора. Марит нехотя подчинилась.

Кругом все было черно: что ночь, что небо, нигде не светилось ни окна, ни лампы. Чем дальше они ехали, тем хуже становилась дорога. Последний отрезок пути, вниз под горку и через перелесок, они едва одолели. Журналистка несколько раз останавливалась, но куда денешься, тут не развернуться, а Юн все «дальше» да «дальше».

Когда они наконец добрались до цели, Юн принялся медленно и обстоятельно рассказывать, как теперь разворачиваться, чтобы не сдавать в темноте задним ходом по мокрым камням. Все объяснив, он остался сидеть в машине, не собираясь, похоже, из нее вылезать. Марит избегала его взгляда.

— Боишься,— сказал он. И с удовлетворением увидел, что она закусила нижнюю губу. То-то: здесь его мир, единственная точка на земле, где он всесилен.

— Не надо было мне ехать сюда,— выдохнула она.

— Да уж,— ответил Юн.— Не надо было.

Они слышали, как стучит по крыше дождь. Ее руки с накрашенными ногтями крепко сжимали руль, а взгляд ни на секунду не отрывался от дворников, тщетно боровшихся с потоком воды.

— Я пленница, правильно понимаю?

Понимать происходящее следовало как попытку Юна пошутить, но этого он ей не объяснил и вообще ничего не ответил. Ему так редко выпадал шанс пустить в ход царственную властную улыбку, отточенную долгими часами упражнений перед зеркалом, что Юн хотел растянуть удовольствие подольше: она не действовала ни на Элизабет, ни на кого из знакомых, только на новенького. И Юн наслаждался.

— Я этого не выдержу,— сказала она.— Уже сделай что-нибудь.

Юн молчал.

— Чего ты хочешь? — закричала она.

Он открыл рот, но тут же закрыл его и еще немного посидел молча. Потом с достоинством переложил фотоаппарат ей на колени, распахнул дверцу и вылез. Она резко потянулась и тут же заблокировала машину изнутри. Стала разворачиваться, но не сумела. Тыркнулась вперед, назад, но в конце концов опустила стекло и стала слушать команды Юна. Под его диктовку машина развернулась, но вдруг дернулась и остановилась. В окно он видел, что журналистка в немом ужасе уперлась лбом в руль.

— Не надо бояться,— сказал он.

Она встрепенулась, завела мотор и газанула вниз по взгорку.

Юн не был дурным человеком. Он держал в своих руках жизнь этой женщины, но не оборвал ее. Даже пальцем не тронул Марит. Власть нужна ему не для того, чтобы делать зло. В своих снах, где все его деяния были значительны и исполнены смысла, он совершал добрые поступки, одаривай нуждающихся, защищал слабых, освобождал пленников из темниц — вообще-то все томились в неволе, за зримыми или незримыми решетками. Тот вечер закончился сказочно.

Когда он вошел, Элизабет сидела одна и вязала. Он вытер волосы полотенцем.

— Кто тебя подвез? — сразу спросила она.

— Ханс,— ответил он, повысив голос. Включил камеру и поймал в объектив Элизабет.

— Убери,— сказала она.— Ты же знаешь, я этого не люблю.

Он засмеялся, продолжая снимать.

— Юн! — прикрикнула она.— Я не знаю, что сейчас сделаю.

— И не делай,— откликнулся он.— Сиди тихо и вяжи.

— Я не люблю этого, говорят тебе!

Не выключив камеру, он с полотенцем на голове уселся в качалку.

— Ханс? — спросила она удивленно.— Что же он не зашел?

— Не знаю. Думаю, домой спешил, к жене.

— Не остри. Он всегда заходит на минутку, если оказывается поблизости.

— Ну-ну.

— Ты ведь наврал, да?

Юн медленно раскачивался взад-вперед и не отвечал.

— Ты пока в кадре,— напомнил он и кивнул на камеру.

— Кто тебя подвозил? — крикнула она.— Отвечай, придурок!

— Я же говорю — Ханс.

— И где ж ты его встретил, позволь спросить?

— У Гринды.

Он знал, что перешел границу допустимого, и напружинился, готовый прыгнуть и спасти камеру, если сестра слишком разбушуется.

— Мерзавец,— сказала она. Конечно, помянуть Гринду было с его стороны подло, это подтверждало справедливость худших опасений Элизабет: что на горизонте замаячила новая соперница.— Свинья ты, так и знай! И выключи эту дурацкую камеру, я ее сейчас разобью!

Юн вошел в раж. Обычно он не унимался, пока не доводил Элизабет до слез, исступления или пока она не убегала излома. Но сегодня внезапно послышался шум мотора. Фары обшарили окна, и у дома остановилась машина.

Брат с сестрой переглянулись. Лицо Элизабет стало непроницаемым. Юн выключил камеру.

Они ждали, но никто не заходил. Наконец Юн сам вышел на улицу.

— Это Ханс,— заявил он, вернувшись.

— Да? — сказала Элизабет сухо и равнодушно, как благоразумная учительница.— Что же он не заходит?

— Он спрашивает, можно ли ему помыться у нас в душе.

— В душе?

Смысл вопроса дошел до нее не сразу.

— Да,— участливо продолжал Юн, запоздало сообразив, что это удар ниже пояса, а делать сестре так больно он вовсе не хотел.— Он пьян в стельку. Ему нужна помощь.

— Я этого развратника обихаживать не стану,— тихо произнесла Элизабет.— Хочешь, мой его сам, не хочешь — пусть там сидит.

Ну нет, Юн не собирался до него дотрагиваться. Он вытащил кассету из камеры и написал карандашом рядом с цифрой «5» на этикетке: «Элизабет. Первые три минуты после моих слов, что меня подвез Ханс». Поставил время и число, подписался, сунул кассету на полку.