Максим Кисловский - Адвокат шайтана

Фролов чем-то отдалённо напомнил мне этих типов из рюмочной — такой же маленький, плюгавенький усатик. Из курса судебной психологии мне было известно, что люди с такой комплекцией отличаются ярко выраженным честолюбием, жестокостью и повышенной сексуальной активностью — очень подходящий контингент для тайных обществ, где оргазм от осознания скрытого могущества несравненно приятнее явного господства.

Машина пересекла МКАД. Николай уверенно петлял между автомобилями, обгоняя их то справа, то слева. Я прокашлялся — Рамзан и Сергей Фёдорович повернули головы в мою сторону, и я спросил их:

— А в чём будут заключаться мои услуги по этому делу?

Фролов ненадолго задумался, улыбнулся Рамзану и сказал мне:

— Чуть позже мы посвятим тебя в нашу задумку. А пока нам нужно всё обсудить с товарищами. Получить утверждение этого плана.

Машина свернула с Каширского шоссе и поехала к моему дому. Было очевидно, что мой адрес им был хорошо известен (вычислили по номеру домашнего телефона). Николай не спрашивал меня, как проехать ко мне.

— Сергей Фёдорович, — решил я задать ему личный вопрос, — Рамзан, я знаю, мусульманин, а вы?

— Я? — переспросил Сергей Фёдорович и отвернулся. Выдержав недолгую паузу, он ответил: — Да, но… Но показывать я тебе этого не буду.

«Вот ещё! Больно мне надо твой хуй разглядывать, — обиженно подумал я. — Вообще-то я другое имел в виду…».

— Обрезание — это не всегда обязательно, — неохотно вмешался в наш разговор Рамзан.

— А мне, например, врачи запретили, — поспешил дать и о себе объяснение на эту тему Николай.

Я в свою очередь решил воздержаться от рассказа о том, как забавный случай отщипнул у меня крайнюю плоть. Было это в десятилетнем возрасте на летних каникулах, когда я гостил у бабушки своего одноклассника Равиля Султанбекова в татарской деревне. Однажды утром меня в числе весёлой ребятни пригласили (как оказалось, по ошибке) в уютный дом загадочного доброго старца. Угостив нас сладостями, он поправил свою тюбетейку, прочитал молитву и, поглаживая свою седую бородку, что-то хитро спросил. Равиль мне тихо перевёл его вопрос: «Ну что, кто из вас самый смелый?». Громче всех слово «минь», то есть «я» по-татарски, кричал я… Когда во время этой деликатной операции я вскрикнул «больно!» и заревел, было уже поздно…

Машина подъехала к моему подъезду. Сергей Фёдорович включил в салоне свет, повернулся ко мне, и достав из внутреннего кармана конверт, протянул его мне:

— Это твой гонорар. Здесь три тысячи долларов.

— Это хорошо… — еле сдерживая собачий восторг, дрожащей рукой я взял деньги. — У меня как раз сейчас любовный период, а это, сами понимаете, большие расходы.

Этот странный роман случился, что неудивительно, как служебный, точнее — профессиональный.

Всю зиму я занимался делом о выселении таджикских цыган из квартиры, которую им «сдал» участковый милиционер. Хозяйка квартиры — одинокая пенсионерка — уже год жила на улице. Подкармливали её сердобольные азербайджанцы, которые работали на рынке возле её дома.

Дело это шло с большим трудом, даже, можно сказать, совсем не шло — вздорная, истеричная судья под надуманными предлогами отказывала мне в приёме иска. За много лет своей практики, неоднократно преодолевая запутанную, вольно трактуемую процедуру подачи документов в суд, я убедился в том, что главной задачей любого судьи является прежде всего отказ в судебном рассмотрении просьбы гражданина. В этом и заключается основная причина труднодоступности к российской Фемиде. Действительно, зачем для судьи лишнее дело в производстве? Зарплата от этого не изменится. Кстати, вот если бы судьям платили в зависимости от количества рассмотренных дел, то, я уверен, наши суды работали бы со скоростью McDonalds. Прежде, чем я пугану муляжом гранаты судью, моё исковое заявление должно было пройти «проверку на пригодность», а поэтому мне оставалось только одно — быть настойчивым: каждый приёмный день приходить в суд, чтобы подавать всё новые и новые документы.

В один из таких приёмных дней я привычно занял место среди посетителей в коридоре на скамейке возле судебного зала. Напротив сидела молодая особа с закрытыми глазами. Время от времени она открывала рот, чтобы зевнуть, напоминая этой зевотой усталую измождённую жабу, уснувшую жарким летним днём на берегу вонючего пруда.

Разглядывая спящую барышню, я нашёл её симпатичной и добродушной. Правда, склонной к полноте, несдержанности плоти. На её лице мирно застыло последнее очарование молодости, и персиковый румянец уже не был по-юному свеж. «Персик», хоть и был по-прежнему сладок, но с лёгким привкусом огорчения, которое непременно наступает при вкушении красивого, но перезревшего осеннего плода. На пальцах обеих её чуть пухленьких рук поблёскивало скопление золотых и серебряных колец, но обручального не было.

— Кто следующий? — из-за двери выглянуло недовольное лицо секретаря судьи.

Просители Фемидовой милости, заполонившие коридор, своим шипением и возбуждёнными выкриками разбудили спящую посетительницу напротив меня и поторопили её идти к судье.

— Ага, ага, ага, — растерянно проголосила она и, показав мне свой внушительный зад, брючный шов на котором не выдержал нагрузки и разошёлся (в эту трещину можно было разглядеть даже цвет её трусиков), быстро исчезла за дверью.

Как я и предполагал, пробыла она там недолго. То, что у неё искового заявления не приняли, было видно по выражению её лица. Через минуту, когда она удалилась, из-за двери кабинета судьи опять появился толстомордый и наглый секретарь (я б таких не то чтобы тюремным писарем на Колыму, на строительство гранитной набережной Северного Ледовитого океана отправлял). Именно они, секретари судов, — основная кадровая смена российских судей, этих злых языческих божков.

— Она уже ушла? — обратился он к посетителям. — Ну вот, а ксиву свою оставила. Лучше бы деньги забыла.

— Давайте я передам, я её коллега, — я встал и взял удостоверение у него из рук.

Быстро спускаясь по лестнице к выходу, я заглянул в красное удостоверение: Анастасия Фатиховна Милкашевская…

Через две недели, когда мы стали любовниками, я узнал, что она была не только результатом банального русско-татарского симбиоза. По утверждению Насти, в её роду были замечены также поляки и даже немцы. В этом я усмотрел глубокие корни интеллигентности.

— А адвокаты в твоём роду были? — поинтересовался я во время нашего свидания в английском пабе.

— Нет, в семье с детства хотели, чтобы я стала врачом, — ответила она мне с неопределённой улыбкой. — После восьмилетки я поступила в медучилище, готовилась в медицинский институт, но потом, сам знаешь, время-то какое началось. Надо было деньги зарабатывать, а врачи в девяностые зарплату по полгода не видели. Решила пойти в юридический.