Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов

Какая связь? — спросите вы. Никакой, ответим мы. Но как-то надо было нам начать…

Когда мы тридцать лет назад увидели Тель-Авив, с нами приключился культурный шок. Да, именно что шок. Помните, как однажды знаменитую Ваганову спросили: «Отчего питерский балет как ни крути, а все же лучше московского?» — «Но ведь мои девочки, когда идут на занятия, идут мимо архитектуры, — пожала роскошными плечами балерина, — а мимо чего они ходят в Москве?»

Так вот, на наш тогдашний взгляд, балета в Тель-Авиве не могло быть никакого, ибо по сравнению с Тель-Авивом вся зачуханная одесская Молдаванка — это не Молдаванка, а Тадж-Махал, умноженный на Парфенон. Перед нашими глазами мельтешило скопище безобразных картонных коробок, и с негодованием отвели мы свой взор от этого пластического непотребства. Но прошли годы, и то ли катаракта приключилась, то ли изменился уровень притязаний, то ли мы уже и сами далеко не те, что прежде, но сегодня Тель-Авив ласкает нам и душу, и сердце, и глаз, и желудок.

Отношения с городами складываются по-разному. Для того чтобы влюбиться в Венецию, достаточно одной минуты, для Брюгге — часа, для Парижа — дня. Рим — более сложный орешек, здесь нужно пару месяцев (зато на всю жизнь.) На то, чтобы почувствовать, принять и полюбить Тель-Авив, ушло у нас двадцать лет. Мы научились ценить и любить этот непоседливый, вечно меняющийся город с веселым нравом, легкой душой и безалаберным характером. Мы обожаем его архитектурные безобразия начала прошлого века, способные вызвать аллергию у любого поклонника Урании. (Вообще-то нам известно, что Урания — муза астрономии, а не архитектуры. Но как звать музу архитектуры, нам выяснить не удалось, и мы вписали Уранию, поскольку у нее в руках циркуль, а циркуль, по нашему мнению, архитектору подходит больше, чем лира или балетные тапочки.)

Как возникали эти архитектурные перлы, поведал нам удивительный человек Габи Цифрони, который знал всех и вся в этом мире, а в Тель-Авиве и подавно. Через рукопожатие Габи мы с легкостью (всего в одно, максимум два касания) дотягивались до таких людей, как король Георг, Жаботинский, Эйнштейн, Стравинский, — всех не перечислишь. А произошло это не потому (или не только потому), что был он известным журналистом, в течение чуть ли не полувека корреспондентом «Дейли телеграф», а также редактором нескольких израильских газет, а потому, что история Тель-Авива — это история самого Габи, который плоть от плоти этого города — рос и жил вместе с ним.

*

Еврею строить на песке

вполне сподручно и привычно,

а что висит на волоске,

то долговременно обычно.

*

Среди трущоб и пустырей,

Среди развалин и руин

Возводит лавочку еврей-

И в этом храме он раввин.

В 1911 году Дов Кравцов, еврей из Одессы, открыл в Тель-Авиве первую пекарню. Итак, налицо были евреи, которые хотели есть хлеб, и хлеб самый разный: большие круглые серые хлебы, южные французские булочки, пышные халы, трудовой черный хлеб.

Каким же образом хлеб попадал к покупателям? Может, они ходили его покупать к Кравцову? Боже упаси! С чего бы им самим ходить за хлебом? Им не надо было этого делать, потому что хлеб приносили к ним домой. И разносил его Габи. Так он познакомился с Жаботинским, матушка которого жила напротив гимназии. Получая от Габи хлеб, Жаботинский, слыша звонок, доносившийся из гимназии, уважительно говорил мальчишке: «Господин мой, не опоздайте».

Габи — редкая птица в израильской журналистике — связал себя с движением Жаботинского. «Отчего ты не ешь арбуз, Габи?» — как-то на одном из приемов заботливо спросил его легендарный мэр Хайфы Абу Хуши. «Он для меня слишком красный», — последовал незамедлительный ответ. Но ему, единственному из правых, все прощала левая кодла, правившая и в политике, и в экономике, и в культуре, — за веселость и легкость его характера, такую же, как у города, в котором он вырос.

В те далекие сказочные времена мэр города — еще одна легенда — Меир Дизенгоф объезжал свои владения на лошади. Владения, по правде сказать, были небольшими, всего несколько улиц: бульвар Ротшильда, где в восточном конце его — там, где сейчас Филармония и театр Габима, — находился основной магнит городской общественной жизни — киоск с газированной водой; улица Герцля, где по вечерам можно было встретить весь город; кусочек улицы Лиленблюм; кусочек Ахад-ха-Ама, и все. Дизенгоф, уроженец Бессарабии, бывший одессит, бывший народник, отучившийся в Париже на инженера-химика, был одним из основателей города, и все, что в нем происходило, касалось его лично. Причем настолько, что, встречая поутру Габи с его буханками, знавшего все, что происходит в городе, Дизенгоф с пристрастием расспрашивал мальчишку: не видел ли он, кто выходил из дома госпожи X, и не был ли замечен Z у дома, где живет госпожа Y. А что? Если и впрямь хочешь быть хорошим градоначальником, отцом, заботящимся о своих детях, то нужно быть в курсе всех их дел. Времена были настолько патриархальные, что до 1928 года в Тель-Авиве вообще не было муниципалитета: Дизенгоф правил, судил и рядил из своего дома, который стоял и стоит на бульваре Ротшильда под номером 16. Именно здесь, в этом доме, 14 мая 1948 года Бен-Гурион провозгласил создание государства Израиль. Сегодня в этом здании находится музей Танаха.

Однажды в начале двадцатых годов у этого дома ранним весенним утром появилась странная пара. Пузатый, средних лет еврей в картузе, рядом с ним женщина в платке, расшитом красными розами, и велосипед, на котором висели чайники — двести семнадцать штук, чтобы быть точными.

По их требованию сторож разбудил мэра города. Дизенгоф натянул халат и вышел на балкон.

Слева от него красным арбузом выкатывалось из-за белых песков солнце. Справа от него утренний бриз морщил синюю простыню Средиземного моря. Перед ним темно-зеленые конусы кипарисов длинными голубыми тенями расчерчивали белые дома Тель-Авива.

А под балконом стоял средних лет еврей в картузе с женой в цветастом платке и велосипедом, на котором висело двести семнадцать чайников…

…Ах, как хорошо жил еврей Гилель Казарновский в своем замечательном городе Одессе! Ах, как он жил! Если бы половина, вы слышите, если бы половина того, что имел Казарновский, была у нас с вами, то хватило бы ее на беспечную и беззаботную жизнь не только нам, но родственникам нашим (и вашим), и друзьям, и знакомым. Но случилась революция, пришли в Одессу красные комиссары, и все, что осталось у бывшего богача, а ныне гражданина РСФСР Гилеля Казарновского, — это двести семнадцать чайников, которые заказал он у жестянщика на Привозе и, спросив разрешения у революционных властей, отбыл с ними, женой и велосипедом в Турцию, дабы, продав эти самые чайники на базарах Стамбула, поправить свое бедственное материальное положение.