Борис Минаев - Мужской день

Я снова прислушался к бесконечному разговору.

– А я тебе говорю, что все не просто нормально, а супернормально! – опять убеждал собеседника первый, настроенный более позитивно. – Просто нормалек! Ну поверь моему опыту, если хочешь, моей интуиции! Все идет нормально! Не скажу, что отлично, не скажу, что сказочно, не скажу даже, что хорошо. Но нормально! Честное слово! А ведь ты знаешь, я за свои слова отвечаю.

– Ну почему я должен верить твоей так называемой интуиции? – горько восклицал другой. – Разве интуиция – это довод? Это не довод. Это совсем не довод.

– Нет, это довод! Это, если хочешь знать, самый главный довод!

– Лева! – опять позвал меня Сурен. – Что делать? Лежать или еще потерпеть?

– Терпи! – прошипел я и снова закрыл глаза.

Я вспомнил, как мы с Колупаевым сидели в беседке. Делать, как всегда, было нечего, и он вдруг достал обломок зеркала. Посветив мне в глаза, он послал зайца в окна чьей-то квартиры. Заяц побегал по чужому потолку, и к окну подошла женщина.

Она причесывалась.

Женщина посмотрела на нас и задернула занавеску. Но занавеска была короткой, в пол-окна. Заяц продолжал бегать по чужой квартире. Женщина опять подошла и погрозила нам пальцем.

Колупаев убрал зеркальце, а потом снова начал светить в то же самое окно.

– Ты что делаешь? – зашипел я.

Он пожал плечами.

– Зачем? Свети в другие хотя бы!

– А я хочу в это! – твердо сказал Колупаев.

Он яростно водил зеркальцем, и заяц как бешеный носился по потолку.

Вдруг окно распахнулось.

Женщина низко свесилась из окна. На ней было только нижнее белье – красивая комбинация с кружевами. Она улыбалась.

Как мне показалось – довольно весело.

Но Колупаев почему-то обиделся. Он тут же убрал зеркальце и обозвал женщину грубым словом.

Мне даже показалось, что женщина поняла по губам, что он сказал. Она перестала улыбаться и только очень пристально смотрела на нас.

– Ты что? – сказал я Колупаеву тихо. – Совсем сбесился?

Он вдруг достал зеркальце и стал светить женщине прямо в лицо. Она щурилась, заслонялась рукой, но не уходила.

Потом ушла в комнату, взяла свое ручное зеркальце на ручке и стала ловить солнце. Скоро у нее получилось, она попала в меня, и яркий свет вспыхнул перед глазами.

Женщина засмеялась, закрыла окно и ушла навсегда. Колупаев вдруг упал на пол беседки. Я не поверил глазам, но это было именно так – он рухнул как подкошенный.

– Ты чего? – спросил я Колупаева. – Не заболел?

– Сам ты заболел! – сказал он и перевернулся. – Может, я на ней женюсь? А?

– Может, и женишься, – сказал я. – Будешь «С добрым утром!» по утрам слушать.

– Ну и что? – спросил Колупаев.

– Ну и ничего!

Он лежал в беседке, прямо на полу, среди окурков и рассыпанного песка, и блаженно улыбался.

Мне было неприятно видеть эту улыбку, и я отвернулся. Он опять достал свое поганое зеркальце и опять стал светить мне прямо в лицо.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я Колупаева.

И он честно ответил:

– Не знаю!

Всю эту историю я и вспомнил сейчас, лежа на траве. Я тоже не знал, стоит ли мне смотреть еще раз на девушку. Уже и так достаточно насмотрелся.

Смотреть на нее было стыдно.

Но и посмотреть ужасно хотелось. Я даже не могу вам объяснить, почему. Была ли она так уж нестерпимо красива, – не знаю. Возможно, что и нет. Жгло ли меня мучительное любопытство – а чем это они там занимаются, в траве, просто ли загорают или не просто? Нет, не жгло. Совершенно мне это было не интересно.

Вы не поверите, но мне хотелось просто узнать, а есть ли она там, в траве? Может, мне просто привиделось? И не ушла ли она, не исчезла ли?

В этот, третий раз, я решил не притворяться, что смотрю вроде бы случайно, не щуриться, а просто и резко открыть глаза. Но глаза все никак не хотели открываться.

Тогда я взял и пальцами разжал веки.

Это было ужасное мгновение! Девушка не просто смотрела на меня. Она повернулась ко мне сама – и даже явно ждала, когда я наконец открою глаза!

Она, наверное, видела, как я поднимал веки (типа Вия в одноименном фильме).

Это было очень стыдно! И как только я открыл глаза, она радостно засмеялась. Я не слышал смех, я только видел, как у нее открылся рот, и она прижала ладонь к губам, чтобы этот смех не был таким громким.

Но теперь уж мне некуда было деваться. Просто так взять и захлопнуть глаза я уже не мог.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Ну, можно сказать, играли в гляделки. И она меня, конечно, переглядела. Мне мучительно хотелось отвернуться. Я сдерживался изо всех сил.

Спас меня Колупаев.

Он сел в траве и начал сильно хлопать себя по шее.

Мужчина, обнаружив наше соседство, тоже сел в траве и начал пристально на нас смотреть. Весь его взгляд ясно выражал одну простую мысль: а не пойти ли вам куда-нибудь еще?

Видимо, Колупаев понял эту мысль, потому что встал и сказал:

– Ну чего, пошли, что ли?

Сурен тоже неохотно встал, увидел девушку и вдруг сказал громко:

– Вах! Какая девушка! А, Лева?

– Ну что Лева? – ответил я. – Что Лева? Что ты пристал? Отстань вообще.

– Я пристал? – поразился Сурен. – Ну ты и наглый тип! Наглейший какой-то просто тип.

Я не смотрел на девушку. Мне почему-то казалось, что если на нее посмотрю, то уже не смогу никуда уйти. Ноги у меня отнимутся, и я рухну обратно в траву. Как в сказке. Или в этой, в мифологии.

Но я не рухнул.

Мы вышли на бульвар. Было очень душно, несмотря на близость травы и деревьев. Два мужика сидели на скамейке – один лысый, другой в очках.

Они пили пиво и иногда перебрасывались репликами.

– Может, ты и прав, – говорил один. – Я не знаю. Возможно, что все действительно нормально. Но я этого не чувствую!

– А ты почувствуй! – убеждал его другой. – Почувствуй! Оглянись вокруг! Посмотри на девушек, я не знаю, на машины, на этих вот ребят.

– Не надо на нас смотреть, – сказал мрачно Колупаев. – Мы боимся. Мы еще маленькие.

Оба мужика заржали и предложили нам пива. Но мы отказались.

– Смотри-ка, Лева! – сказал Сурен, когда мы перешли Трехгорный вал и оказались на нашей Большевистской улице. – Снег, что ли? У вас что, в Москве, летом тоже снег идет? Или это какой-то пух?

В сквере мы этого пуха не заметили почему-то.

Это был тополиный пух.

Я закинул голову вверх и почувствовал себя каким-то летучим голландцем.

Вокруг меня все летело.

Летел желтый дом с библиотекой. Летели все четыре его подъезда с лавочками. Летел весь Краснопресненский район столицы нашей Родины со штабом стратегических войск, неизвестным заводом, с церковью кого-то там на крови и с Гидрометеоцентром, с покосившимися деревянными домами и новыми крупноблочными башнями, с моей школой и с трамваями на улице Заморенова. Все улетало вверх!