Юрий Милославский - Укрепленные города

— Я ведь не врач… Ладно — давайте-ка данную текущую рюмку выпьем на «ты», чтобы я мог поддержать столь тетатетный род беседы… Будь здоров, Эммануил.

— Будь здоров, Слава… Прости, — Святослав.

— Слава. Я просто не уверен, что твое имя сокращается для тебя достаточно приемлемо. Эма, Моля, Нуля?.. Ты согласен на такое гермафродитство?

— Муля. Жена говорит: Миля… Назовите хоть горшком.

— Ты знаешь, что вы с Христом — тезки?

— Не понял.

— И нарекут Ему имя Эммануил, что значит с нами Бог… Пророчество… Евангелие…

— В самом деле? Лестно и ответственно.

— Собственно говоря, Христос-то и сформулировал впервые задачу психиатров: придите ко Мне, все страждущие и обремененные и Я успокою вас… Ибо иго Мое — благо и бремя Мое — легко… Не обратил внимания?

— Это относится к мифу о всемогуществе врача. Миф, который мы сами и поддерживаем. Например… Хочешь, открою врачебную тайну? Знаешь популярнейшее сердечное средство — валидол? Сам принимал неоднократно… А знаешь — валидол… ничто, плацебо. Никаких медикаментозных препаратов не содержит, ничего лечащего… Вот так спаивают ответственных работников и они выдают служебные секреты…

— Можешь быть абсолютно спокоен. Я даже не перестану принимать валидол. Плацебо или что другое, а мне — помогает.

— Ты идеальный пациент. Хочешь, я тебя загипнотизирую?

— Другим разом. Теперь вот что: твоя готовность… ходить ко мне в дом сама по себе свидетельствует в твою пользу… Каков я в качестве психотерапевта?

— Для начала — допустимо.

— Поэтому — задам я тебе… ряд вопросов. Первый — имеешь ли ты возможность посещения спецпалат, где…

— Больше не надо. Слава, если я тебе интересен только для дела, то я тебе не пригожусь. Прости. То, о чем ты спрашиваешь, для меня недоступно. А то, что доступно — тебе не нужно… Семнадцатилетний негодяй изнасиловал шестидесятилетнюю соседку, отрезал ножницами ей груди… Экспертиза. Еще подробности? Девственник тридцати лет влюбился в сослуживицу. Взаимностью не ответили. Тогда он себе… он себя оскопил и послал свой пенис в бандероли любимому существу… Я сознательно привожу примеры, могущие дернуть слушателя за нерв. Все очень примитивно и скучно. Убийцы по бытовым мотивам проходят экспертизу, самоубийцы-неудачники проходят экспертизу… Воры симулируют клептоманию. Извини — еще один миф.

— Как раз очень интересно… Но ты знаешь, о ком и о чем я спросил.

— Знаю. То, что мне известно, известно и тебе — разве что в большем объеме… У меня, — ох, я уже крепко хороший, — есть вопрос, за который ты меня выгонишь отсюда без права возвращения.

— Рискни.

— Рискнул. Скажи — они все здоровы? Я никого из них ни разу не видел, не общался, не обследовал… Готов поверить на слово. Флайшберг — здоров?! Горбовская — здорова?! И этот… Человек, добровольно превративший себя из обеспеченного, — не доносами, не жополизанием! — честным трудом по специальности, — превративший себя в изгоя и нищего, оставивший без гроша жену и калеку-сына, затопивший все госконторы полуграмотными письмами по вопросам, в которых он ни хера не понимает!.. Он — тоже здоров? Слышал такое слово — мегаломания?

…

Старчевского с женою и дочкой поселили в приморской гостинице «Зеленый берег», превращенной в центр интеграции. На своей двери Эммануил прибил табличку: «Доктор психиатрии»; написал в газетку статью «Преодоление», где разъяснил, что отсутствие национального чувства и боязнь идентификации со своим народом — психическое заболевание. Он, Эммануил, здоров — вместился в нем полный припас новой речи, — а презренные терапевты (в неизбежном и ближайшем будущем семейные лекаря) пять лет подряд тыкают пальцем в пациента, спрашивая: «Это болит или это болит?» Что — это?! Как в студенческих меданекдотах: диагноз — воспаление руки, воспаление ноги, укус неизвестным животным, вылезшим из болота.

Боязнь пред бабою — как бы чрезмерная смелость.

— Присядьте, Аня. Нет, не так; ближе. Еще ближе. Вот…

Взгляд: подтягивание нижних век, зрачки чуть приподняты, готовясь закатиться. Вариант прищура.

— Вы опять отодвинулись. Ближе! Во-от… Вы меня боитесь? Нет, скажите правду. Боитесь. Если вы действительно захотите, чтобы я вам помог — вы должны помочь мне…

Человеческая машина. Пощады бы.

— Вы знаете такое слово — раппорт? Не надо отодвигаться…

— Ты мерзкий… Не надо, пожалуйста, меня трогать… Я пришла, потому что Слава написал… Ты — сука!!! Я скажу Славке и он тебя убьет!!!

Я вижу, это у вас… стойкое впечатление, будто все мужчины желали бы… обладать вами.

Пощады бы, пощады бы, пощады бы. Пощады — бы?

Ночью зарежу жену — нападение террористов. Сам — боролся — и уцелел. Заберу тебя к себе… Дочка скоро уйдет в университетское общежитие… Я оближу тебя сверху донизу, вымою своим мылом — «Бритиш Фреш».

Пощады бы.

…

У Старчевского накопилось довольно много предназначенных Анечке стерлингов. Писать Славе о произошедшей во время Анечкиного визита истории — невозможно.

Поехать отдать — чуть позже, когда забудет, когда забуду, когда забудем. Пусть приедет сама!

Во всем штатском стояли ориентальные нахалюги — от начала Крестного Пути, до шоссе, ведущего к Храму Марии-Магдалины. Нахалюги не были профессиональными туристоводами, никаких особенных путей и мест — не знали; они, нахалюги, были стройными молодыми представителями угнетенных и оккупированных — за это и любили их туристы Такие молодые, такие стройные, а уже — угнетенные!..

Нахалюги, не обращая на меня внимания, пытались продать свою угнетенность Версте, вытянутой мною в Иерусалим, ибо Верста — в платье цвета манитобы, на каблуках, что сводили мой рост к комплексу неполноценности — шла за туристку. Ротик ее был полуоткрыт, она была Дочкой Русого Христа — и жаловалась:

— Витька, накрылся мой нос — я сгорю… Хамсин. Если говорят, что он плывет, хамсин, плывет, изгибается — сочиняют. Хамсин тверд, и краски его — на сером и голубом. Желтое от него светлеет, белое — темнеет. Хамсин вздувает гланды твои и полипы, и ноздри твои слипаются. Хамсин мог бы сойти за мороз, — но это не по моей части.

— Верста, меняем направление — хочу тебя угостить настоящим кофе.

Охамсинелая Верста покорно развернулась, даже не забранилась.

Первый раз в жизни я пил кофе в провале «Сильвана» после полудня. Первый раз в жизни пил я кофе у Абу-Шукрана, одетый не в мундир, а в серые «Ли», муругую распашонку, обутый во французские плетенные шлепанцы Нет на моей груди золотого тавра «Армия Обороны». Я беззащитен. Обороните меня, ребятки, — покуда я пью тяжкий Абу-Шукранов кофе, и Верста его пьет — перегородив ногами чуть ли не весь пролом, чуть ли не придерживая коленями низко приспущенное лицо торговца ношенными вещами… Протягивает мне торговец сигарету «Фарид». Узнал? Узнал. Сколько раз я твой мешок выворачивал наизнанку, искал взрывчатые во хламе, — взрывчатые для освобождения Палестины. Ни черта я не нашел. Но и ты Палестину не освободил. Квиты.