Майкл Чабон - Тайны Питтсбурга

Отец встал при появлении Флокс и пожал ей руку, его глаза заблестели еще ярче, когда он произнес ее цветочное имя. Я видел, что оно позабавило его, как в свое время позабавило меня. Он сделал комплимент ее платью (тому белому с голубыми цветами, в котором она была в наш первый вечер), улыбнулся приятной отеческой улыбкой и сказал что-то сразу ее рассмешившее. Разумеется, вся эта любезность ровным счетом ничего не значила. Он был очень вежливым человеком. Я не надеялся узнать, что он думает о ней на самом деле, до завтрашнего дня. Мы взяли в руки меню и поверх его золоченого обреза посетовали на жаркую погоду. Мои глаза слепо скользили по незнакомым названиям разнообразных паст. Я никогда не умел одновременно читать меню и вести светскую беседу. Постепенно мне удалось подтолкнуть Флокс и отца к разговору о библиотеке и улучить тридцать секунд, чтобы выбрать равиоли с колбасой. Отец заказал то же самое.

Он повернулся к Флокс и состроил мрачно-серьезное лицо:

— Арт ведет себя с тобой порядочно?

— М-м, да. Он сама порядочность.

Отец приподнял брови, улыбнулся и вдруг густо покраснел.

— Вот как, — сказал он.

Мы сделали заказ, и официант мастерски налил немного красного вина в наши бокалы. Отец что-то рассказывал, нам принесли блюда, и он продолжил свой рассказ. Пока мы ели овощной суп и салаты, он заставил меня пережить сильное волнение, поведав Флокс о незабываемом воскресенье, проведенном на «Форбс-Филд» с моей матерью и со мной, тогда еще совсем крохой. Эта была очень старая, очень славная история, от которой я всегда покрывался мурашками. Флокс не отрывала от него взгляда. Она задавала короткие и тактичные вопросы о моей матери, только по существу. Какого цвета были ее волосы? Похож ли я на нее? Чем она увлекалась? Не правда ли, она просто обожала своего драгоценного мальчика? После каждого вопроса отец бросал на меня недоуменный взгляд, а я начинал пристально разглядывать содержимое своей тарелки. «Какой же ты идиот, — думал я. — Неужели ты не знал, что так все и будет!»

— Она была очень красивой женщиной, — ответил отец. — Тип Дженифер Джонс. Полагаю, вы не знаете, кто это такая?

— Дженифер Джонс? — вскричала Флокс. — Разумеется, я знаю, кто она! «Портрет Дженни» — мой самый любимый фильм! — И она вскинула голову, изображая оскорбленную.

— В самом деле? Примите мои извинения, — произнес отец, поджав губы. Он приподнял бровь, делая вид, что ее познания внушили ему уважение. А может, ее любовь к Дженифер Джонс действительно произвела на него впечатление.

— Я вижу ее черты в Арте, — сообщила она, повернувшись ко мне, чтобы провести пальцем по моей левой брови. — У него брови Дженифер Джонс.

— А у вас брови и нос молодой Джоан Кроуфорд, — игриво и немного насмешливо заметил отец. — Как, скажем, в «Гранд-отеле».

— Этот фильм идет девятым по счету в списке моих самых любимых картин, — заявила Флокс.

— Она всему присуждает рейтинг, — пояснил я. — И у нее все стоит на определенном месте.

— Это я вижу, — отозвался отец, и по тону его нельзя было понять, считает ли он ее прелестной или самой легкомысленной женщиной из всех, что попадались на его жизненном пути. Затем он снова обжег меня коротким пристальным взглядом.

За основным блюдом он толковал о расселении евреев за пределы Палестины и радиоуглеродном датировании (тут Флокс могла бы с легкостью дать ему фору) и вкратце изложил историю банковского дела в Швейцарии. После канноли (вафельных трубочек с начинкой) были кофе и жутко смущавшее меня семейное предание о моей первой встрече с океаном, когда я был еще маленьким. Кажется, я принял его за огромный разлив фруктового сока. Отец был на высоте. Мы смеялись не переставая. Этот обед был негативом встречи отца с Клер. Флокс то и дело радостно пощипывала мое бедро под столом.

Наконец она поднялась с извинениями, скромно потупив глазки, словно предлагала нам не стесняться и обсуждать ее, пока она отлучится. У меня имелись сильные сомнения насчет впечатлений отца; я слишком хорошо его знал, чтобы ожидать — при самом лучшем раскладе — каких-либо комментариев, пока он за ночь не вынесет обдуманного вердикта с высот своего олимпийского величия. Однако румянец Флокс, ее невнятные извинения, ее опущенные веки выражали несокрушимую уверенность, что ничего дурного о ней сказано не будет. И я решил рискнуть.

— Правда, она прелесть?

— М-м… — Отец уставился на меня, его густые брови сошлись к розовой переносице, на скулах заиграли желваки.

Я отшатнулся еще до того, как он заговорил.

— Что с тобой? Я не понимаю тебя! — Он повысил голос и заговорил быстро, но не громко.

Я понял, что его расстроила не Флокс. Мой отец был обижен, обижен до глубины души, иначе этот разговор состоялся бы лишь на следующий день.

— Прости, папа.

— Неужели ты не помнишь свою мать? Тебе было почти тринадцать лет, когда она умерла. — Он сердито вытер пальцы салфеткой и отбросил ее в сторону.

— Конечно, я помню ее, пап. Конечно, помню. Пап, я прошу тебя, давай не будем говорить об этом сейчас! Если ты хочешь снова заставить меня плакать — пожалуйста. Но мне бы не хотелось… Только не перед Флокс.

— Ты что, ничего не рассказывал ей о своей матери? Она ведь явно спрашивала, потому что практически завалила меня вопросами. — Мне оставалось лишь надеяться, что он не воспринял это как личное оскорбление. — Что ты ей говорил, когда она задавала тебе те же вопросы?

— Я… — Мой подбородок задрожал. Я разглядывал сквозь воду в моем стакане мигающие красные огни ресторана. — Не знаю. Я говорил ей… Мне не хотелось… об этом ей говорить. Она понимала. А… мы с тобой никогда… об этом не разговариваем, так ведь? Поэтому зачем… Завтра, пап, пожалуйста…

Мне казалось, что я пытался не пустить на поверхность липкие бледные тени, жившие где-то в черных водах моего нутра, и что если он задаст мне хотя бы еще один грустный вопрос тем же обиженным тоном, то для меня все будет кончено. Я изо всех своих сил сосредоточился на капельках влаги, образовавшихся на блестящих боках моего стакана. Потом услышал шаги за спиной — кто-то ступал позади меня по толстому ковру. Отец издал странный звук, будто кашлянул. Я задержал дыхание и обернулся, надеясь обрести Флокс и ее поддержку, но вместо этого уперся взглядом в толстый живот.

— Арт! — воскликнул дядюшка Ленни Стерн. — Джо! Арт и Джо, отец и сын, мужской разговор, да? Хи-хи! Мужской разговор!

— Дядя Ленни! — воскликнул я, не забыв, как ни странно, пожать его руку, которая, по обыкновению, была потной. Мне не пришло в голову, что он еще может ожидать от меня поцелуя в колючую щеку. Все-таки он не был мне настоящим дядюшкой. — Неужели мне это снится?