Андрей Левкин - Голем, русская версия

Закончив на этом месте, Херасков сделал изрядный глоток и сказал:

— Мда… А интересно иногда подглядывать. Как в кино сходил, и даже приятнее — на свежем воздухе.

С тем мы вскоре и разошлись, аккуратно убрав за собой бутылки и целлофановые обертки от крабовых палочек в дырявое ведро, стоявшее сбоку от скамейки. Причем, преисполнившись что ли величием момента, старались делать все по возможности тише.

Я шел, не глядя по сторонам, думая о том, отчего же это жизнь проходит так, будто посрал за забором. Не в политтехнологе дело и не в Хераскове с его мылом, но как-то вообще. Ничего почему-то не важно. И нет никого, кто нужен. Кто бы просто был. Чего-то своего нет, уж точно нет тут чего-то своего, а ведь оно же, должно быть, предполагалось, а то откуда бы тоска по его отсутствию… Иначе я и не думал бы об этом. Вот увидел в гостях, когда за той же собакой к Распоповичу заходили, его вешалку, такую же, какая когда-то была у нас дома, еще в школу ходил… такая же, такое же, все это было, куда-то пропало. Или вот дети нынешние, 1 сентября. Я же даже забыл уже, как когда-то переживал, что мне когда-нибудь больше в школу ходить не придется, а идти надо будет в другое, непонятное место. И вот так все время и приходилось, приходится куда-то в другое место уходить, потому что времена перемен. И вообще, не относятся ко мне никакие даты, которые нарисованы в календаре красным цветом, — так отчего-то получилось, что не относятся, а ведь хотелось бы, наверное, чтобы да, такие хорошие числа.

Тогда остается любить процесс? Чего-то желать, добиваться. Женщин, денег, размеренной жизни. Так ведь она и так размеренная. Детей что ли завести и растить, только не очень понятно, зачем мне это. Не было никакой среды, которой хотелось бы принадлежать, кому завидовать, чьи правила игры принимать или же нет. Теперь остались только личные истории. Даже советской власти нет, чтобы над ней издеваться. А что тут может быть взамен? Ну не над быдлом же.

Нет общего слоя приключений, они находились теперь внутри частной жизни, так что и похвастаться не перед кем. Я даже и не думал теперь зайти к Галкиной, потому что приступ темного желания войти с ней в соответствие, посетивший меня с месяц назад, как-то рассосался. Окончательно, наверное, после башиловского рассказа, как она в гости заходила, а отчасти я просто не знал, как с ней быть. Что мне с ней делать, что нам вместе делать. Мало того, что я не знал, что ей интересно и чего она хочет, так я и про себя этого не знал.

Дойдя до дому, я отчего-то внутрь не пошел. Конечно, по инерции, все же по 0,5 на человека, трезвым я не был, отчего и желание оказалось неожиданным. Я сообразил, что возле киоска вроде бы появилась тетка, торговавшая вареной кукурузой. Очень захотелось вареной кукурузы. Повернул обратно, так все и было. Купил початок, намазал его солью, отошел на аллею, мягко раскачивавшуюся перед нетрезвыми глазами. Подумал, что нехорошо будет, если столкнусь тут с Галкиной, но она бы вряд ли стала заходить в киоск — она там ничего не покупала, считая тамошние продукты недоброкачественными, а иного смысла появиться тут ей не было. Тем более что аллея прикрывалась листвой, так что с улицы сидящих там различить можно было только при желании это сделать.

Но там был другой человек, — о котором я отчего-то совсем забыл. Собственно, не человек. Это был Голем или как его там — Саша? Он был вместе с еще одним обитателем сквота, захожим обитателем, он забредал только изредка. Он был что ли художником, притом, кстати, был жутко похож на Галчинскую. Будто брат, только что не близнец, хотя им явно не был. Такие вот у нас тут игры природы.

Они сидели на лавочке и что ли пили. Я поздоровался, подсел к ним, стал есть кукурузу. А они вовсе не пили, а курили, запивая минералкой.

— Давно, кстати, не было немых трипов, — говорил художник. — Скорее даже слуховые галлюцинации. Немое успокаивает, даже если ужасно, а звук грузит.

— А я летом такое пробовал просто придумать. Странный эффект.

— Немое придумать? Это невозможно, любая мысль на слух, да и изображать в полной немоте не получается. Поскольку как же тогда мыслить.

— Можно-можно. Зато потом затыкает так, что вообще можно говорить только общепринятые фразы, ну штампы.

— Думать, одновременно отстраняясь от процесса? Но все равно же что-то думает. Процесс идет, и машина гудит, ты просто отходишь от нее и слышишь шум, как бы издалека.

— Нет, это уже как бы доводя мессиджи до взаимного уничтожения.

— Но все ж машинерия нужна, хотя бы для появления минимального мессиджа, а уж потом они друг друга съедят. Впрочем, раз так, то, стало быть, есть еще какая-то таблица Менделеева, по которой они друг друга съедают.

— О! Конечно, есть, она-то и интересна.

— Но редко себя кажет… хотя если уж кажет, то мало никому не кажется. Надо ее засветить и уличить. Пока, правда, не под силу, — задумался художник и замолчал явно надолго.

"Буддисты обдолбанные", — подумал я, хотя при чем тут, собственно, был буддизм.

Включиться в их размышления я, по причине разницы наших форматов, не мог, так что лишь слушал да разглядывал Голема. Он вполне соответствовал оценке Башилова по части сходства с актером Кайдановским, так что я даже расстроился, отчего это не пришло мне в голову при нашей первой встрече. Даже голова казалась какой-то запаршивленной, что ли в перхоти или он пятнами седел. Лет ему было к сорока. Ну, плюс-минус года три, а то и пять, что там спьяну разберешь. Попросил у них минералки, отхлебнул.

Сказать, что от него исходила какая-то угроза, я не мог. Но что-то все же исходило — возможно, это просто транслировался шмальной приход. Но он что ли был каким-то пульсирующим, то есть — его же только что сказанными словами говоря: нес в себе некий совершенно непонятный мне мессидж. Тут я поймал себя на том, что думаю о нем, искоса его исследуя, одновременно думая снова о Галкиной. Чуть было не испугался, подумав, что начинается какой-то возрастной кирдык, будто бы я держу ее в уме, прикидывая, что они бы могли делать вместе и друг с другом. Нет, однако. Меня, оказывается, больше заинтересовало то, по какой выемке, выступу они бы могли состыковаться, причем возможность такой состыковки была для меня очевидной. Но я не понимал, в связи с чем эта состыковка могла бы возникнуть. В каком пространстве, на чьей территории.

Странно, то ли от шмали, то ли от изрядного все же количества водки, то ли от всего вместе, а еще и от полета мысли Хераскова я совершенно не ощутил новизны ситуации: как-никак этот человек меня интересовал давно, тем более — учитывая предположения, сделанные на его счет. Одет он был вполне обычно, какие-то выбеленные джинсы, еще новые, оранжевая майка и, несколько вульгарно, кроссовки на босу ногу. Кроссовки, впрочем, были раздолбанными, так что он, похоже, надел их впопыхах, судя по всему — вызванный художником покурить на улицу. Докурив свою сигарету, я поднялся, решив вдруг пойти в сквот. То ли я начинал трезветь и захотелось общества на остатки хмеля, то ли — не противореча первой мысли — захотелось добавить. Завтра уже все равно полдня валяться-лечиться. Впрочем, я все же выпил меньше поллит-ры, Херасков явно оттяпал большую часть, вот и хорошо.