Андрей Левкин - Голем, русская версия

— Ну ладно, а реформы всякие?

— А никто в них ни черта не понимает. Население даже увеличения калорий на свою душу не уловит. Нужно что-то конкретное и крупное. Чемпионат мира по футболу провести, например. И что, по хоккею вот провели — каков успех? А вот тут тормознем: раз уж ни хера у нас не получается, еще и нынешний август припомним… что надо делать? А плясать на обломках. Проиграли что-то, стряслось что-то опять — ну и хрен с ним, у нас всегда так, значит — все в порядке.

И начать надо со спортивных журналистов. Они будут писать так: Ширко с двух метров запузырил выше ворот, молодец, он всегда так поступает, потому что патриот. А выиграет девка Олимпиаду по какому-нибудь метанию копья, ее комментировать так: выиграла, тьфу, будто не русская. И в этом будет не юродство, а экстремальность, нам любезная. Ни хера не получается, а ничего, живем, еще и веселимся: национальная идея, однако.

Нам бы кришнаитов сейчас повсюду, чтобы пели и плясали. Только чтобы ходили в серых сари или цвета хаки, а жрали бы перловку и пшенку. В крайнем случае — со шкварками. И еще нужны пофигисты с активной жизненной позицией. То есть такая новая опричнина: как увидят, что кому-то не пофиг, — бац ему по морде: а чегой-то тебе не пофиг?

Вот представь, выйдет через месяц президент в телевизор и скажет: "Дорогие соотечественники! Братья, сестры и коллеги! В этом году нас постигло изрядное количество говна, а нам это — пофиг! В этом, дорогие соотечественники, и состоят духовная сущность нашего государства и загадка русской души, которая теперь с помощью вертикали власти получила прямую государственную поддержку во всех федеральных округах. У нас скоро вообще ничего уже не будет получаться, но и тогда нам будет пофиг! С Новым годом вас, хотя если рассудить, то хрен и с ним, с Новым годом, не говоря уже о Третьем тысячелетии, которое наступит через несколько мгновений. Это, хоть и бывает не часто, нам тоже пофиг!" И — гимн про союз нерушимый.

А через время после такого поворота мы непременно сделаем что-нибудь хорошее. Потому что у нас не будет получаться, чтобы не получалось, — раз уж от нас требуют именно этого.

Так оптимистично вечер и закончился.

Наутро была суббота. Голем по субботам не работал, это только Галчинскую начальство мучило. Так что ему с утра деться было некуда. Подумав, мы постановили, что похмеляться ни в каком виде — даже пивом — не будем. Пили кофе.

— Вот еще объясни, — надоедал я ему. — Человек ты не из последних, деньги у тебя тоже, наверное, есть, — зачем ты все время живешь в таких коммунальных местах?

Пауза оказалась неловкой, очень длинной.

— Мне страшно, — ответил он просто. — Надо, чтобы кто-то жил рядом. Совсем чтобы вместе, так тоже не получается, слишком близко. Поэтому снимать комнату — самое правильное. И один, и кто-то рядом ходит. Через Гришку так случайно зацепилось, оказалось — хорошо. Мне сейчас надо, чтобы меня тут что-нибудь держало. В реальности. А то куда-то сносит. Иногда чувствую, будто я газ просто: может проникнуть куда угодно и развеяться.

— И Таня тебе чтобы не уплыть?

— Не зна-а-аю, — кажется, я впервые застал его врасплох. — С ней хорошо, — пробормотал он.

— Но зачем все же ты там работаешь? Из того, что ты вчера рассказывал, получается глупость.

Пауза была столь же длинной, но уже не такой неловкой.

— А может, я хочу стать террористом, — усмехнулся он. — Там. Внутри. Тихим и незаметным. Перефигачить все. Медленно, незаметно, как постепенно отравлять свинцом или ртутью. Даже лучше, что мне результат не интересен — в смысле личных выгод. Есть кайф.

— Тайное влияние? Значимость, о которой никто не узнает?

— Да нет, что ты. Просто вот такой кайф. Да и отчего бы чуточку не улучшить мироздание?

— Тогда тебе надо организацию создавать. Впиши Таньку. Она согласится, думаю.

— Да, но в том и беда. Потому что какой террорист опасен более всего? Одиночка. Он никогда не повторяется. Его труднее вычислить. Одиночка — человек с предельно обостренным чувством опасности и неимоверно развитым чутьем при поиске слабого звена у противника — так в учебниках для антитеррористов пишут. И, главное, он сам ставит себе задачи. Если с кем-то еще, тогда надо отвечать за базар, не лениться. Какой тогда кайф.

— А что еще в учебниках пишут?

— Еще там пишут, что значительная часть террористов — люди, в детстве обделенные материнским вниманием. У них часто встречаются заболевания среднего уха. Есть и определенные закономерности: недостаточное развитие, какие-то врожденные заболевания — одним словом, диагностическая предрасположенность. Но двух-то одиноких террористов быть не может — между ними начнется жизнь. Она, как сорняки, только и делает, что прорастает. Но я ей все-таки предложу, согласен. А что, жить, как террористы, непонятно зачем производить интеллектуальный террор. Против интеллектуальной собственности. Не тырить ее, в смысле, а уничтожать, унизив.

Снова похолодало. Шел декабрь, тихий, дни не перещелкивались, а текли непрерывно — бывают такие настенные часы, где стрелка идет не шажками, а гладко, — отчего кажется, что время уходит быстрее.

Запахло даже хвоей — новогодней, еловой, но бьшо еше рано. Или это пахло дымом от каких-нибудь костров на пустырях, возле железной дороги. Может быть, они там колеса разогревали, примерзшие к рельсам. В такое время что-то новое только и может начаться, я знаю.

А что еще может быть на свете нового? Можно придумать очередную анатомию человека — там должны быть у него внутри какие-то улицы, дворы, — да я этим здесь и занимаюсь, собственно. Еще можно сделать сборник несмешных анекдотов и тупых случаев из жизни. Описывать колера обоев. Симптомы сумасшествия какого-нибудь нового или новой болезни. Игра… игру нужно непременно придумать. Поездки какие-то туда, где все не так. Выставить в соответствие разным болезням картины старых мастеров, а хоть и не старых — но предположить, что на любой картине изображен диагноз. Расписание явлений, которые произойдут, и их смысл. Новая сводка, чего можно похавать, то есть — новый лексикон: раньше ведь любую идиому в словарь заносили, а теперь слова как хотят, так на время друг с другом рядом ставятся, и никто не запоминает. Новые опасности — это новое резче всего ощутить. Теперь же каждый человек производит новую опасность, новую физиологию. А раз физиологию, то и новые наркотики. Тогда можно гербарий людей делать — не сухие листочки, а что-то, зафиксированное после его гибели, ну, как Распопович утверждал. Или вот новая Камасутра — оторванная от тел, то есть расширяющая число позиций, которые считаются интимной близостью: такие-то погодные обстоятельства, что-то мимо проехало. Лучик какой-то куда-то удачно упал. Соответственно, новая аскеза — ее правила: как аскетично поедать гамбургеры или ездить аскетично на метро. Новая физиология, разумеется, как причина нового смысла, ну например — боль, ощущаемая как вещество — не в смысле наслаждения, а как рецензируемое чувство. Ну да, новые болезни, новые лекарства. Да хоть новый справочник по Москве, где тоже новые угрозы, вызовы и ужасы.