Кирил Бонфильоли - ГАМБИТ МАККАБРЕЯ

Как я был храбр — а как иначе? Мистер Ри передал мне лепесток «клинекса». Я промокнул пот со лба. Он приступил к изложению.

— Ваша жена — Иоанна Маккабрей, — сообщил он мне. Что ж, это я уже знал, разумеется, но не собирался вестись на прямолинейные ситуации — я даже не кивнул. — Она — гравный финансист — простите, финансистов — Общества преобрадания женщин; к тому же — заместитерь гравы оного.

— Вы имеете в виду — освобождения женщин, не так ли? — осведомился я сконфуженно, как обычно уточняют у иностранцев, склонных путать значения слов.

— Нет, мистер Маккабрей. Освобождение женщин — групость, которую пустири в правание, чтобы измерить температуру воды и замаскировать подринное движение. Быро познаватерьно выяснить, скорько групеньких женщин готово, скажем так, сбросить рифчики, чтобы досадить своим грудям.

Это он пошутил. Я улыбнулся, не показывая зубов.

— Вполне согласен, — сказал я. — То есть, если бы господь не хотел, чтобы мы носили бандажи, он не стал бы наделять нас грыжами, не так ли?

Мой хозяин не улыбнулся.

— Общество преобрадания женщин — это крайне серьезно. Вероятно, это самая богатая частная организация в мире — гораздо богаче Парестинского народного фронта, с которым она, так уж вышро, водит дружбу.

Я намеревался сказать нечто отважное о том, как мало мне дела до богатства и убойной силы Народного фронта освобождения Палестины, но тут вспомнил, что лет сорок назад пообещал престарелой тетушке никогда больше не лгать. (Произнесено это было в обмен на коробку отборного «макинтошевского» ассорти «Улица качества». Ирисок тех давно уж нет — да и в нынешнем своем среднем возрасте я едва ли счел бы их аппетитными, — но слово Маккабрея, даже данное тетушке, отнюдь не шуточка.) Посему я придержал язык.

— Они намерены, — продолжал мистер Ли, — взять на себя контрорь над всем миром.

Я оделил его взглядом — хорошенько отрепетированным перед зеркалом, — взглядом, коим оделяю игроков в покер, которые ставят на четвертую карту. Впечатления мой взгляд не произвел.

— Да и как они могут не победить? — вопросил мой хозяин. — Во-первых, устрашающая американская домохозяйка средних рет контрорирует практически три пятых брагосостояния богатейшей страны света. Во-вторых, женщины «за занавесом паранджи» — в гаремах мусурьманского мира — контрорируют такое богатство, которое не под сиру исчисрить даже Цюриху. В-третьих, интерректуарки Израиря и Индии держат свои поритические миры соответственно, как бы ручше выразиться, за яйца. В-четвертых, женщин подхрестывает бессмысренный ужас компрекса кастрации — того же осознания непорноценности, что превращает срабаков-мужчин в тиранов. Арександр Македонский быр некомпетентен с женщинами; предводитерь гуннов Аттира умер, пытаясь добиться эрекции; Напореон обрадар до нерепости мареньким пенисом (36 мирриметров — его нескорько реет назад продари на Сотби); ну а у Адорьфа Гитрера, как широко известно, имерось торько одно яичко.

Я неловко поерзал в кресле: он нес такую околесицу, где порой бывает больше смысла, нежели в самом смысле. К тому же в уме я рьяно пытался перевести мирриметры в дюймы — или футы?

— В-пятых, — сказал он, растопыривая свои изумительно тончающие к кончикам пальцы на столе, — кто им будет противостоять? Есть ри на свете хоть одна страна — за искрючением разве что Китая, — которая не прогнира бы сверху донизу? Вы способны назвать хоть одного действующего поритика, который быр бы сирьным государственным мужем?

То не был риторический вопрос — мой хозяин помолчал, предоставив мне время для размышлений. Я этим временем воспользовался.

— Нет, — вот что я наконец изрек. Он склонил голову на несколько мирриметров.

— В-шестых и посредних — у них, как я уже сказар, имеются друзья. Гравным образом — мы.

— Кто такие «мы»?

— Крисофик.

Я попутал так, как не путал ни разу в жизни. «Крисофик» — явно этим именем берлинцы некогда звали Кристофера Ишервуда, человека, вошедшего в историю благодаря озвученной им шуточке о «последнем из мелких Мотов». [118]Я позволил себе воздеть бровь. Мой хозяин изложил подробнее:

— Международный Криптосоюз официантов Китая. Нет, пожаруйста, не смейтесь. Наш союз — мы его так не зовем, но вас не заинтересует наше подринное название, — единственная поистине международная организация на свете. Кроме того, это единственный союз без дурацких поритических симпатий. Кроме того — единственный союз, куда на равных входят наниматери и наемные. Иначе не поручится. Но самое гравное: это единственный союз, у которого нет хропот со штрейкбрехерами. Таким рюдям дается час времени, чтобы понять: союз дря них — мама и папа. Умным на это хватает гораздо меньше часа. Групым — мы посыраем денежный подарок их семьям. И сувенир.

— Вроде, скажем, уха? — догадался я.

— Вроде, да. Но подобные досадные неприятности в наши дни сручаются нечасто. Мы, китайцы, как это известно всему миру, закоренерые игроки: есри вы приходите в рюбимыи китайский ресторан и видите, что у него сменирись хозяева, это значит, что прежний врадерец потеряр его за игорным стором.

— Я так и знал, — сказал я.

— А новый врадерец — всего ришь управряющий, сами понимаете. Теперь он доржен союзу много денег — как и все официанты, по самому своему социарьному статусу. Вы не можете не понимать, что все это требует крупного финансирования — гораздо борьшего, нежери могут обеспечить чренские взносы. И ваша очароватерьная супруга обеспечивает нас этими финансами через свою организацию. Отчасти — поддерживая наши денежные потоки, отчасти — предоставряя своих способных юных реди в качестве курьеров, чтобы мы имери возможность корректировать запасы наших рекарственных средств в международном масштабе. Мне кажется, вот и все, что вам нужно знать, а?

— «Краса — где правда, правда — где краса!» — вот знанье все… и все, что надо знать, [119]— сказал я, глубоко зачерпывая из Греческой Вазы.

— Простите?

— Из Китса.

— Кица?

— Да — это значит «ласковая киска».

— А. Я могу устроить…

— Прошу вас, не утруждайте себя — тем самым я лишь признавал, что мне передали информацию, которую вам было разрешено мне передать.

— Я быр с вами откровенен, мистер Маккабрей. Вы же не сомневаетесь в этом, я надеюсь.

— Разумеется. Санта-Клаус жив. Вы получите свою сахарную глазурь. До встречи завтра в Вашингтоне?