Джулиан Барнс - Метроланд

Для тебя ничего не менялось. Таково было правило. Ты много думал и говорил о том, как это будет, когда все изменится: ты воображал, как ты женишься, как у тебя будет секс восемь раз за ночь и как ты будешь воспитывать своих детей — ты обязательно будешь терпимым, чутким и все понимающим отцом, и ты будешь давать им столько карманных денег, сколько им будет нужно; у тебя будет счет в банке, и ты будешь ходить на стриптиз в ночные клубы, и ты накупишь себе запонок для манжет, застежек для воротничков и носовых платков с вышитыми на них инициалами. Но если какие-то перемены назревали на самом деле, ничего, кроме мрачных предчувствий, досады и недовольства, это не вызывало.

В то время все перемены происходили только с другими. Школьного тренера по плаванию прогнали с работы за то, что он приставал к мальчикам в раздевалке (а нам сказали, что он уволился «по состоянию здоровья»); Холдсворта, милого и дружелюбного малолетнего бандита из пятого «В», исключили из школы за то, что он насыпал сахару в бензобак одному учителю; с ребятами, жившими по соседству, происходили какие-то невообразимые вещи — их принимали на работу в «Шелл», посылали на стажировку за границу, они гоняли по улицам на своих драндулетах и в канун Нового года ходили на танцы. Всякая перемена рассматривалась как вторжение в естественный ход вещей. И дома тоже не обошлось без таких беспорядков. У Найджела появилась подружка.

Обычно психологические удары приходят с какой-то другой стороны, правильно? Например, сын становится выше отца, в смысле — ростом, или сиськи у дочери наливаются и значительно превосходят в размерах матушкины еле заметные выпуклости, или брат с сестрой вдруг начинают заглядываться друг на друга отнюдь не по-братски-сестрински. Много проблем происходит из зависти — к каким-то вещам, которые есть у кого-то, а у тебя нет; к чужим успехам; к чистой физиономии без прыщей. В нашей семье ничего этого не было: наш отец был выше ростом и сильнее обоих своих сыновей; Мэри вызывала скорее сочувствие, нежели вожделение; и у всех троих детей всего было примерно поровну, в том числе — и прыщей на лице.

На самом деле, когда у брата появилась подружка, я не почувствовал зависти. Я почувствовал только страх с легкой примесью ненавирти. В первый раз Найджел привел ее к нам домой, предупредив только родителей. А мне никто ничего не сказал. И вот в один распрекрасный день, примерно за полчаса до обеда, среди нас вдруг возникла эта девица — яркое платье, дамская сумочка, глаза, волосы, губная помада; вся такая… ну, в общем, как женщина, только совсем-совсем юная. И ее привел мой братец! Сиськи? — задался я вопросом, пытаясь побороть панику. Ну, при таком платье вообще ничего не разглядишь. Но все равно брат привел домой девушку! Я вытаращился на нее во все глаза, хотя и знал, что мой столбняковый ужас от Найджела не укроется.

— Джинни, это мой папа (мама корячилась на кухне за приготовлением «обычного незамысловатого ужина»), а это моя сестра Мэри. Это наша собака; вот тут у нас телевизор, вот тут камин. А вот тут (он повернулся к креслу, где сидел я) кресло, куда ты сядешь.

Я поднялся, смущенный и злой как собака, и попробовал выдавить из себя улыбку.

— Ой, прости, малыш, я тебя не заметил. Это Крис. Крис Бодлер. Он приемный. Обычно он не встает, когда знакомится с девушками, но сегодня его, наверное, одолевает сплин.

Я протянул руку и попытался немного поправить дело.

— Как, ты сказал, ее звать, эту твою подружку?

Я хотел, чтобы это прозвучало иронично и остроумно, а получилось — неловко и грубо.

— Для тебя Джейн Дюваль, — отозвался он, не обращая внимания на предостерегающие взгляды отца. — И в следующий раз не суй девушке руку, Крис, пока она первая не подаст руки, хорошо?

В знак протеста я снова плюхнулся в кресло. Найджел усадил «ее» на диван и сам сел рядом. Отец предложил им по бокалу хереса. Я смотрел на ее ноги, но не мог отыскать никаких изъянов. И мне даже не помогло, что я толком не знал, что искать. И с чулками у нее все было в порядке — ни одной дырочки или затяжки, швы идеально ровные, и хотя ей пришлось сидеть, слегка откинувшись назад, потому что диванчик был низким, резинок чулок видно не было (с одной стороны, мне ужасно хотелось увидеть эти самые резинки, а с другой стороны — мне ужасно хотелось не одобрить такую вольность, что они, мол, видны).

Весь вечер я только и делал, что ненавидел Джинни (кстати, что за дурацкое имя?!). Я ненавидел ее за то, что она делала с моим братом (вроде как помогала ему повзрослеть); я ненавидел ее за то, что с ее появлением в его жизни наши с ним отношения неизбежно должны измениться (вроде как закончатся наши мальчишеские забавы, которые мы до сих пор иногда предпринимали на пару); и больше всего я ненавидел ее за то, что она — это она. Девушка, особенное существо.

Весь вечер прошел под знаком унизительных напоминаний, что я еще маленький. За ужином мне не налили вина (вообще-то я не люблю вино, но дело было не в этом), и мой стакан с апельсиновым соком был как насмешка. Поначалу я старался не обращать на него внимания, но он буквально лез мне в глаза, причем с каждой минутой его насыщенный оранжевый цвет становился все ярче и все противнее, а когда мама подала десерт — апельсиновый пудинг точно такого же цвета, — этот дурацкий сок уже, казалось, мигал, как неоновая вывеска «МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК», и я не выдержал: схватил стакан и осушил его залпом. Мои попытки напомнить брату, что он не такой уж большой и взрослый и что мы, в сущности, оба еще почти дети, пропали всуе; он только фыркал, когда я пытался завести разговор о каникулах, о наших общих приколках и даже — вот до чего я дошел — о фантастике. А кульминационный момент настал, когда я повернулся к Найджелу и сказал:

— А помнишь, как мы…

Но я не успел даже договорить, потому что он перебил меня скучным голосом:

— Что-то не припоминаю, малыш.

А эта его девушка, эта Джинни, жеманно заулыбалась. Господи, какая же она была противная! Я старался вообще на нее не смотреть и не слушать, что она говорит — благо она говорила мало, — мне хватало и того, что я ее ненавидел. Она глупо улыбалась, она надувала губки, она откровенно заискивала перед родителями, стараясь понравиться, она отпускала притворно-восторженные замечания насчет угощения. Но я утешал себя тем, что уже завтра расскажу о ней Тони. Мы ее уничтожим.

— Вчера вечером брат привел к нам домой свою новую подружку, — сказал я Тони как бы между прочим, когда мы на перемене пили молоко с привычным и показным отвращением истинных гурманов (никогда не знаешь, наблюдает кто-нибудь за тобой или нет). Он нахмурился, но глаза у него заблестели. А потом он, не тратя времени даром, приступил к ДСС-тесту.