Мария Арбатова - Меня зовут женщина (сборник)

– Но ребенок не пройдет в такие узкие бедра! – заорала я.

– Кто вам сказал такую глупость? У вас идеальные бедра. Идеальные близнецовые бедра. Моду устроили на кесарево! Никаких кесаревых! Вот если трое суток будете рожать, тогда получите свое кесарево! – И она вышла, стуча каблуками и обмахиваясь моей картой. Я уже ничего не понимала, могла только плакать и взывать к милости божьей.

Иногда я подходила к зеркалу, разглядывая глыбу голого живота, он шевелился и рельефился, как Солярис, из него обозначались головы, колени и локти. Умом мне было плохо понятно, что это дети, и я скорее относилась к этому как к некой абстрактной разумной массе, с которой вела диалоги, которой жаловалась на жизнь и к которой обращалась с просьбой не лупить меня ногами по внутренним органам во время разборок, которые у них уже тогда начались. И просьбы мои, надо сказать, уже тогда не оставались без внимания. Звериным инстинктом я понимала, что теперь не одна в границах собственной кожи, но интеллектуальным опытом я ведала только то, что ответственность за выживание всех троих в шестеренках медицинской машины несу в одиночку. И дрожала от этого как осиновый лист по мере приближения счастливого дня, к которому меня готовили как к судному.

Однажды ночью я проснулась в луже воды, о смысле которой мне никто ничего никогда не объяснял. Вокруг спали взрослые тети, и было неудобно будить их для глупых расспросов. Я тихонечко поковыляла к посту. Медсестра храпела, накануне приложившись к разведенному спирту. Вода продолжала течь.

– Пожалуйста, – трясла я ее плечо, – мне нужна помощь.

– Женщина, ну что вы все никак не угомонитесь, спать надо ночью, – зарычала дежурная сестра.

– Какая-то вода течет, я не понимаю, – мялась я.

– Вечно одно и то же… Сколько хоть времени?

– Не знаю, я без часов.

– Ну так пойди посмотри. Тебе это надо или мне?

Как последняя дура, я засеменила к часам в другой конец коридора, комплексуя от текущей на линолеум воды и того, что не даю спать человеку.

– Пять часов, – доложила я, вернувшись.

– Ладно, пошли, – сказала медсестра, вяло встала и поплелась по коридору.

– Куда пошли?

– На кудыкину гору… рожать пошли, женщина.

– Рожать? – У меня отнялись ноги.

– Что ты стоишь, женщина, как деревянная? Иди в лифт.

На автопилоте я зашла в лифт, а медсестра завезла туда каталку.

– Ложись на каталку.

– Зачем? – прошептала я.

– Инструкция такая. Воды отошли, значит, надо лежать.

– Зачем же вы меня через весь коридор к часам гнали?

– Вот родишь ребенка, его воспитывать будешь. А меня нечего воспитывать, а я за семьдесят рублей за каждой из вас бегать не обязана. Иностранцы хоть подарки дарят…

Предродовое отделение представляло зал, уставленный аппаратурой и кроватями, на которых лежали и страшными голосами кричали женщины.

«Как обидно умирать такой молодой, такой красивой, такой талантливой», – горько думала я.

– Женщина, уже, наконец, по-человечески ляжьте на спину! – заорал молодой парень в белом халате.

– Не могу. В карте написано, что у меня синдром полой вены, – четко, по-военному ответила я.

– Нет такой вены в человеческом организме, я здесь врач, а не вы. Ляжьте, вам сейчас провода оденут!

Молоденькая медсестра начала опутывать тело проводами, а лоб – ремнем с металлическими пластинками, соединенными с аппаратом.

– Вот включатель, женщина, вправо – усиливает, влево – ослабляет. Поняли?

– Нет, – ответила я, поняв только то, что спокойно умереть мне не дадут.

– Ну, как схватка сильная пошла, так увеличиваете, как кончилась, так уменьшаете.

– А что там?

– Да я не знаю. Ток какой-то, научная работа. Потом будете анкету заполнять, как он вас обезболил.

Я крутанула включатель – шарахнуло током, нечеловеческая поза, в которой я старалась выглядеть лежащей на спине и в то же время на спине не лежать, добавляла в мизансцену шарма.

Дежурный врач шелестел страницами детектива в инфернальной обложке. Вид человека, читающего на ночном дежурстве детектив, вероятно, не был бы криминалом в каком-то другом отделении. Палитра воплей смешивалась и множилась в высоком потолке как северное сияние: тоненько выла маленькая кореянка, басом рычала длинноногая плечистая блондинка, плакала толстая женщина с косой и надсадно кричала моя соседка с обожженным обезболивающим током лбом.

– Сердце у тебя каменное, как с тобой только жена живет? – начала моя соседка диалог с врачом.

– Что вы, женщина, из себя строите? Не вы первая, не вы последняя рожаете, – ответил он, хрустнув перелистываемой страницей.

– Ах ты, гадина в портках! – завопила соседка. – Да что ты про это знаешь? Я третьего рожаю, а тебе бы одну менструацию в год – ты бы к ней девять месяцев готовился!

– Все, – сказал врач, – мое терпение иссякло! – Захлопнул книжку и вышел.

– Дура, – закричала длинноногая соседка. – Что ты его выгнала? Ты у меня теперь будешь роды принимать?

– Да он бы твои роды заметил, если только б ты ему прямо на книжку родила! – не осталась в долгу соседка.

Все это напоминало космический корабль, жестоко запущенный с женщинами, не имеющими возможности позвать на помощь и не обученными оказать ее себе сами. Энергетика боли, все больше и больше закручиваясь в воронку, толкала этот корабль вперед к катастрофе. Я очнулась от густого вопля и дымящегося лба, постфактум осознав, что оба события относятся ко мне. Безуспешно пытаясь обуздать следующий вопль, я с трудом заставила себя не крутить переключатель тока на максимум во время схватки; нижняя половина тела отделилась от меня и носилась под потолком, размахивая простынями, как крыльями, а верхняя, вцепившись в кровать, пыталась рефлексировать между воплями. Время потеряло смысл, комната наполнилась полумраком и гулом, и я начала прощаться со всем, что мне было дорого в этой жизни.

Застучали каблуки, и мамзель в очочках с маской брезгливости и усталости на пухлом личике возмущенно произнесла надо мной:

– Женщина, ну что ж вы рожаете и молчите? Нам же с вашей двойни надо показатели записать. Перебирайтесь на каталку.

Мое поведение в этот момент можно было обозначить любым словом, кроме молчания, но понятие дискуссии осталось в том мире, с которым я уже попрощалась. Я поползла на каталку, как краб, и уже плохо сознавала, как в другой комнате, до потолка заставленной мониторами, мамзель запихивала в разные части меня датчики и бегала среди экранов и тетрадок, в которые заносила показатели остатков моего существования.

– Это для меня или для детей? – спросила я между схватками свистящим шепотом.

– Это для науки, женщина, – гордо ответила мамзель, и если бы она стояла поближе, я бы врезала по ее напудренному личику ногой от имени всех женщин, рожавших в совке.