Петр Мамонов - Птица Зу

На грядке еще вовсю растет петрушка, даже укроп вылез в нескольких местах. Утром все в инее, но дома тепло, хотя ветер в мою сторону. Только по ночам сечет. Хочу пойти в деревню попросить ребят подрядиться получше засыпать завалинку, а Гена пусть делает антенну. Вчера вечером на востоке огромная желтая луна из-за леса, на западе красное солнце. Ночь очень светлая, и утром тоже серо-синими мазками свет. Ощущение зимнего дня. Как это бывало страшно, такие серо-синие безнадежные дни в отчаянные моменты юности. Как будто гнет к земле! Теперь такой день просто предвещает зиму, и никаких надежд. Первые снежники полетели, а я все тренируюсь молчать. Чего я ерепенюсь? Дело-то к концу пошло.

А вот великолепные дни: солнце, утром иней, и не холодно днем из-за солнца; и чистейший воздух, и глубокие краски. А переход на зимнее время! Вчера вечером, всю ночь и сейчас. Все серо, мрачно, а вышел на кручу, и сердце замерло! Все глубже и глубже красками в землю уходит осень: темно-коричневое, желто-зеленое, бурое. Утром думал: "Я все дальше и дальше, кто виноват — непонятно, чем кончится — неизвестно", — а голуби, несмотря на дождь, вылетели в деревне с голубятни и летали, летали, и видно было, что им весело. Хочу протопить баню и дверь в парную обить железом изнутри, чтоб пар не уходил, но сначала почитаю часок, если удастся. Блеснуло зимой и все растаяло, дождь; хотя кое-где лежит беленькое. Все основное происходит на земле, какого цвета было вчера небо, я даже не помню. Хочется чем-то залюбоваться в женщине, пришел сын после вечеринки, где-то работает бензопила. Пойду, посмотрю, где…

В деревне по краям улицы стоят дома. Они похожи друг на друга, но выкрашены в разные цвета, где в голубой, где в коричневый. В доме у Гали семейное торжество. Все такие прекрасные люди, только фотограф Юра всем мешает со своей вспышкой. К вечеру все напились и стали скандалить, а через четыре дня Юра всем разослал снимки. Сразу стало ясно, кому с кем надлежит быть. Все задумались, кое-кто даже что-то предпринял, но все осталось на своих местах. Только вот от Юры ушла Марина, он сфотографировал ее одну. Сесть рядом он, ведь, не мог.

Возле пляжа на море жил старик. Летом, когда было много людей, старик гонял народ с пляжа, ругался за окурки, огрызки. Он часто разговаривал с людьми, объяснял так: "Море живое, это ему неприятно". Пришла осень, людей стало меньше. Все чаще старик оставался с морем один на один. Он скучал, что некого ругать и смотрел на волны. Зимой на пляжах, вообще никого не было. Особенно плохо приходилось, когда начинался сильный шторм. Старик выходил на мол и ругался. Как-то раз волна смыла его в море. От волны, ведь, не убежишь.

Все чаще занимаюсь тем, что считаю на протяжении нескольких остановок в метро, сколько людей вошло в вагон и сколько вышло, а в коридоре стоят березы. Как в тропическому лесу! Над камином повесил пейзаж и целую неделю выхожу на балкон, жду солнца. Только выйду — солнце ушло! Настоящее, прошлое, настоящее, единство формы и содержания, ложь и правда, отзвук, маленькие и чужие. Мужик без ноги с протезом, похожим на ствол гранатомета, хотя я и не знаю, что это такое, сидит на лавке, протез направлен прямо на меня.

Маленький старичок-пройдоха в ватных штанах перетаскивает с места на место чемоданы, ругается из-за мест, балагурит, не близок. Контужены, морожены, ободраны, остужены. Выпили спозаранок. Твердо, раз и навсегда, лежи и молись на кроватке. Жучки букв, над журнальным столбцом склонился около остывшей печки, корни рук. Лохматый в куртке большой головой в колени бабушке. Нелепо и невозможно, одним коротким жестом. Заборы, рыжий пес, окно, как рама, безобразный зеленый цвет. Радио.

— Он человеку голову срубил! Заметьте, неоднократно! Теперь работает кашеваром в семнадцатой «зоне» и смеется надо мной, что я украл пять копеек. Я кошку не могу убить, а он человеку голову отрубил!

— А я крепостной изгнанник! Если б Он сейчас встал, мы бы вместе в шалаши скрылись. Председатели колхоза! У них сердце холодное к рабочим и крестьянам, а руки горячие. К револьверам. Я все охватил и внутреннее и внешнее.

— А у меня брат в авиации работает, жена вся жиром заплыла. Ей пол нельзя мыть от жиру. "Это тяжелый физический труд". Старушка-мать, семьдесят два года, полы моет. Ах, ты, сволочь! Я ему всю рожу разбил.

— Пешки бездвижные! Как все начиналось. Сначала приручили кошку. Приручили кошку, и давай думать, чем бы еще заняться. Видют, речка течет, запрудили речку, построили мельницу. Мельница, крутится, муку мелет. Очень хорошо! Дикие животные обрусели, мельницу построили, а теперь что? А теперь давай атомную бомбу. Все помирать будем! Безусловно, раз и навсегда.

Все есть: солнце, синева, серо-синие блики, все в полсилы, как будто легкая ладонь легла на плечо; оборачиваться не хочется, хочется так вот стоять, не разрушая. Казалось, никогда не кончится, но во второй половине ветер стал сильнее, и пошла борьба: то по-старому, то опять тревога, и зима так и чудится. Наутро мелкие капельки с неба и шорохи. Вечером густой туман, свет из окон выхватывает лучом серое. Туман к хорошей погоде, мысли — к смерти. Чувствую себя отлично! Маленький одинокий фонарь в тусклом подъезде, узорчатая решетка теплых бульваров, мягкие слова. А мальчик все пишет и пишет, то берется за голову, то украдкой смотрит телевизор, то снова пишет. Качается листва, тень на стене, но вгляделся и понял — акация. За окном сразу стало душно, а ночью никак не мог уснуть, все мерещился запах шашлыка.

— Этот молодой человек к нам попал случайно. Сидели, пили водку у Славки Камышкина. Славка как крикнет, — ну вы, сволочи! пошли в пещеру! По пьянке согласились, потом, вроде, не хочется, но отказываться неудобно. В пещере он увидел женщину, которой всегда двадцать пять лет. Влюбился в нее. Потом пошел один раз ее увидеть, заблудился там и умер.

Я буду. Я хочу. Не веришь? Не знаю, как у других, а я спрашиваю, пытаюсь восстановить. В метро женская рука, пальцы. К сожалению, подушечки и ногти некрасивые. Там все было наоборот: ногти красивые, но некрасивое основание пальца. И ноги коротковаты.

— Был главный инженер, оторвали одно яйцо. Поехал в Москву на полставки. "Мне главное на полставки работать". Так говорил.

— Ну, и что?

— Ничего! Ты скоро будешь как ростовщик. Между прочим, в этом залог всего богатства — чувствовать ритм и спроситься.

Улица загибается, но совсем не уходит вдаль. Листья у деревьев цвета женских замшевых пальто. Хочется, чтобы по этой улице шли женщины в таких пальто под руку с мужчинами. Много одинаковых женщин и мужчин. А может, и не очень много. Не слишком много. Поменьше. Нос, усики и только потом верхняя губа.