Анджей Стасюк - Белый ворон

– Недалеко тебе удалось уйти, – тихо произнес я.

– Да уж, недалеко. – Говорил он совершенно спокойно, никаких следов недавней паранойи.

– Оказывается, Гонсерек, все зря. Никто за нами не гонится.

– Жаль, – попытался он улыбнуться. – И что мы теперь будем делать?

– Да что-то будем делать, – сказал Малыш. – У тебя из носа кровь течет. Можешь идти?

– Не очень. Ноги заплетаются. Иду и падаю.

– Хорошо еще, что это не со мной стряслось.

– Почему?

– А ты что, хотел бы тащить меня на себе?

Мы все трое засмеялись. Но Гонсер сразу схватился за нос, а наш смех тут же замер, потому что совершенно не согласовывался с абсолютной тишиной леса. Костек стоял в нескольких шагах от нас и изучал карту. Потом сунул ее за пазуху, снял рюкзак и сказал:

– Подождите. Сейчас вернусь.

Он пошел по следу Василя и исчез среди деревьев.

Мы помогли Гонсеру сесть. Он попросил сигарету. Мы все закурили.

– Откуда у него карта? – спросил я.

– Взял в приюте, – ответил Малыш.

– А-какие у него планы, знаешь?

– Он ничего не говорит. Скрытный мальчик. Слушай, а что с Бандурко?

– Выбрал свободу. Я уговорил его. Из церкви он ушел на рассвете.

Малыш покачал головой, искоса глянул на меня и сказал:

– Смотри-ка, а меня никто не уговаривал.

– В плохой компании смывался.

– Ну не мог я быстрей. Я едва двигался.

Так вот мы беседовали. Я рассказал ему, как больше часа они выступали в роли погони.

– …так, значит, мы кофеек попиваем, а ты в пятнадцати метрах над землей отливаешь в рюкзак? Погоди, как тот дед говорил? Разные бывают удовольствия…

– А Иола, говоришь, спала?

– Наверно, и до сих пор спит. Она как медведь.

– Мацека жалко.

– Что ты хочешь, любовь. Не жалей его. Если только каким-то чудом он не узнает, кому отдал свои чувства, то отсидит свое с пылающим сердцем и ощущением, что он герой. Честь дамы и все такое. Шлиссельбург его не сломит.

– Здорово его отпиздили?

– При нас только разок врезали. Но, надо думать, все у него впереди. Хряк и мусора, по всему, большие приятели.

– А как вы узнали, где надо сворачивать?

– Задница, ты же бросил свой радужный шарф, как тайный индейский знак, в пяти метрах от тропки. Он у меня в рюкзаке.

Гонсер подставил лицо солнышку, а к носу прижимал снежок. Все стало как-то смахивать на пикник.

– Я голоден как волк, – сообщил я.

– А мы так даже позавтракали. Жратвы осталось немного. Хлеб, может, чуточку сала. Не знаю, что у того в рюкзаке.

– У Гонсера есть банка консервов.

Но поесть мы не успели. Пришел Костек. Он встал перед нами, какое-то время пребывал в нерешительности, потом присел на корточки и скользнул взглядом по нашим лицам. Опустил глаза и заговорил:

– Вы должны мне сказать, что с Василем. Может, это и не мое собачье дело, но сейчас ситуация изменилась. – Он кивнул в сторону Гонсера. – С ним надо что-то делать.

– Лучше всего пристрелить, пан командир. Русские коммандос обычно так и поступают.

Никто не засмеялся шутке Малыша. Даже он сам. Впрочем, не знаю, была ли это шутка, потому что произнес ее Малыш очень тихо и как-то странно, словно угрозу.

– Я должен знать, что с Василем, куда он пошел.

Я подумал, нечего таиться. Бандурко был уже далеко, недосягаем.

– По этой дороге, часов семь назад. Сейчас, наверно, уже сидит в каком-нибудь поезде. Домой едет. Положил он на все это. Доклад закончен, командир.

Он проглотил. Даже глаз не поднял. Рука в черной перчатке сжимала снежок.

– Этой дорогой пять километров до шоссе. На перекрестье дорог ничего нет. Пусто. До деревни и в ту и другую сторону идти километра четыре. Но меньше чем в километре отсюда отходит дорога влево. Обычная лесная дорога. Она есть на карте. Ведет ока к каменоломне. В общей сложности это будет примерно три километра. Я дошел до места, где она начинается. Там никаких следов. Стоит опущенный шлагбаум и щит, что проход воспрещен. Стопроцентно, зимой каменоломня эта не действует. Вот туда нам и нужно идти. Какая-нибудь там халупа найдется, все-таки не посреди леса будем сидеть. Дотуда мы его еще дотащим. А десять километров нам с ним не пройти.

Мы не смотрели на Костека. Мы смотрели на Гонсера.

– Дайте мне карту, – попросил он. Разложил на коленях и попросил показать, где находится каменоломня. Посередине зеленого пятна была изображена пирамидка из трех черных квадратиков. От них отходила черная линия, соединявшаяся с другой черной линией.

– Мы сейчас здесь, – сказал Костек, снял перчатку и ткнул пальцем в середину зеленой пустоши. – Вот та церковь, а вот приют.

Все правильно. Наша церквушка была изображена красным значком с православным крестом. Я поискал взглядом какие-нибудь дома, но самым близким оказался приют, и только за ним начиналась редкая россыпь оранжевых пятнышек.

– Не знаю. Поглядим. – Гонсер встал. Малыш взял его рюкзак. Гонсер сделал два, три шага, пять, десять, и каждый следующий давался ему трудней, наконец он попытался схватиться за воздух и остановился, чтобы начать все скова.

– Ощущение, ну прямо как пьяный, – растерянно произнес он. – В голове все кружится. – Струйки пота текли у него из-под шапки. Он с виноватым видом смотрел на нас. – Пока сижу, не чувствую. Но стоит начать двигаться, и сразу понимаю, что у меня температура. Я уже весь мокрый. И круги перед глазами.

Малыш отдал рюкзак Гонсера Костеку и обнял Гонсера за талию.

– Возьми его с другой стороны.

Я почувствовал боль в пораненной руке, и нам пришлось поменяться местами.

В общем, мы продвигались. Куда медленней, чем там, с горы, но продвигались. Немножко пройдя, останавливались. Наконец мы дошли до того места, о котором говорил Костек. Красно-белый кривой шлагбаум перегораживал дорогу, карабкающуюся вверх по какой-то безумной крутизне. Она попросту врезалась в поросший еловым лесом склон – никакого тебе серпантина, никаких зигзагов. Стало понятно, почему эта каменоломня закрыта на зиму. Тут можно было расшибиться всмятку на детских саночках, а что уж говорить про грузовик с пятью тоннами в кузове.

Хуже всего были первые сто метров. Потом подъем стал чуть положе. Гонсер старался как мог, но все равно висел между нами, словно упившийся вусмерть, ноги волочились где-то позади, а когда он начинал рыть носками ботинок снег, мы останавливались. Мы забрали у Костека широкий милицейский ремень. Перепоясали им Гонсера, так что было хотя бы за что ухватиться. Потом дорога стала совсем ровной и идеально прямой, но мы видели, что дальше она опять бессмысленно карабкается на крутизну. Кто-то страшно торопился сдать в строй эту каменоломню.

Через час Костек объявил, что пройдена половина пути. Мы отпустили наш груз, и он самостоятельно опустился на колени. Дышал он еще тяжелей, чем мы. Хватал горстями снег и ел. И сразу же съеденный снег выступал у него на лбу и стекал по вискам. Небо было лазурное, воздух неподвижный, а у нас уже не осталось сил.