Алан Лайтман - Сны Эйнштейна

Встреча с чужой картиной вселенной заставляет нас усомниться в истинности нашей. Выбитый из метафизической колеи человек теряет почву под ногами и повисает в воздухе. Но взамен он обретает зоркость, позволяющую разглядеть тайну, скрытую под покровом очевидного. Встреча с неизвестным остраняет восприятие мира: реальность превращается в игру, правила которой определяет не столько Природа, сколько Культура.

"Сны Эйнштейна" — руководство к такой игре. Меняя один из "метафизических параметров" — время, автор кроит вселенные на любой вкус. Демонстрируя возможность миров с иными временными координатами, Лайтман заставляет нас ощутить загадочную власть и того времени, в котором мы живем.

Об этом писал Августин в одиннадцатой главе своей «Исповеди»: "Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время: если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю". С этого «незнания» начинается история времени, история гипотез времени, каждая из которых формирует свою версию реальности.

Так, в фундаменте нашей действительности — линеарное гомогенное «научное» время. Всюду и всегда одинаковое, оно тянется по прямой из прошлого в бесконечное будущее.

Такое время мы ощущаем единственно возможным, правильным, нормальным, естественным, но на самом деле оно искусственного, причем сравнительно недавнего происхождения Истоки его — в христианстве, которое впервые создало концепцию уникального события — распятия Христа. С этого критического момента у истории появился вектор, и каждое событие в ней приобрело статус неповторимости. Голгофа разомкнула кольцо более древнего циклического времени.

Борьба между христианским и языческим временем продолжалась все средние века. Циклическое время было ближе и крестьянам, и земельной аристократии, и даже первым ученым, картину мира которых определяли преимущественно астрономические и астрологические образы.

Линеарное время окончательно победило только тогда, когда главную роль стало играть третье сословие — купцы, коммерсанты. Развитие денежного обращения, а значит, и «легализации» банковского процента выразилось в формуле "время — деньги": чем больше времени, тем больше денег.

Линеарное время и порожденная им идея прогресса постепенно разрушили архаический обиход, опирающийся на циклическое время. Знаком этой победы стало массовое распространение механических часов. Они, по словам американского историка и критика Льюиса Мамфорда, "отлучили время от человека и помогли создать специальный мир науки". В этом "мире математически исчисляемых последовательностей" и воцарилось хорошо нам знакомое идеальное, синхронное для всей вселенной время. Без него, без одинакового для всех времени не было бы промышленной революции. Развитие производства, фабрика, конвейер требовали синхронизации всей жизни. Машина приучала всех к своему расписанию: люди привыкли жить "по гудку". Поэтому малозначительная в древности черта — пунктуальность — превратилась в одну из главных гражданских добродетелей индустриальной цивилизации. Неудивительно, что золотые, семейные, переходящие по наследству часы считались знаком достатка, солидности и надежности.

Однако механическое гомогенное время в принципе чуждо человеческой природе. Оно противоречит и нашей психологии (каждый знает, что в очереди или постели минуты текут по-разному), и нашей истории. В доиндустриальных обществах не существовало универсального времени — оно дробилось на резко отличные друг от друга отрезки. Память об этом прекрасно сохранили германские языки. Название каждого дня недели в них содержит восходящее к античности посвящение богам. По-английски Moon-day — день Луны, Sun-day — Солнца, Wednes-day — день Одина (Меркурия). Fri-day — день Фрейи (Венеры), Thurs day — день Тора (Юпитера).

Деление календаря на праздники и будни подразумевало качественно различное восприятие времени — сакральное, принадлежащее богам, и профанное, принадлежащее людям. Мы до сих пор подспудно ощущаем важность этого деления. Скажем, в Америке исторические праздники могут для удобства «переезжать» на другой день, поближе к выходным. Но все религиозные праздники — от христианского Рождества до языческого Халловина — никогда не переносятся: на них по-прежнему лежит сакральная печать.

Сосуществование разных временных систем — характерная особенность цивилизации, живущей на переломе, между индустриальной и постиндустриальной эпохами. В нашем мире все еще доминирует универсальное время, но оно уже плохо работает.

Развитие технологии расщепляет массовое общество и освобождает человека от власти машинного времени. В децентрализованном мире синхронность потеряла свое былое значение. Да и пунктуальность сегодня не так ценна, а иногда и невозможна, хотя бы из-за непредсказуемости дорожного движения. Механическое время постепенно заменяется более удобным биологическим.

Это стало возможным из-за того, что все меньше ниточек привязывает нас к жесткому расписанию. Приметы этой тихой революции повсюду. Видеомагнитофоны позволяют смотреть кино или спортивный матч не вместе с другими телезрителями, а когда угодно. Компьютерная связь уничтожает временные диапазоны. Сегодня в Америке работают круглосуточно супермаркеты, банки, закусочные, телевизионные станции и даже библиотеки. Все больше фирм переходит на свободное, гибкое расписание. Многие люди вообще работают дома.

Американский социолог Олвин Тоффлер назвал этот процесс «демассификацией» времени. На смену старым социальным ритмам машинной цивилизации, пишет он, приходят новые темпоральные структуры, которые основаны на индивидуальном восприятии времени. Каждый живет в своей временной капсуле, по своим часам, со своим ощущением длительности.

"Темпоральная приватизация" — распад коллективного времени — приводит к грандиозным переменам во всех сферах, включая, разумеется, и эстетическую. В основе нашего искусства все то же универсальное линеарное время. Оно автоматически выстраивает текст вдоль хронологической прямой, которая задает причинно-следственную схему событий. Автор может, конечно, усложнить конструкцию, специально нарушая последовательность своей истории, тасуя ее части. Но такие манипуляции не меняют природу линеарного текста: как бы ни запутывал писатель читателя, книгу надо читать с первой страницы. Повествование тут навязывает читателю неподвижную точку зрения. В каком-то смысле эпический роман — это пережиток промышленной эпохи, который своими средствами приучал читателя "жить по гудку". Поэтому такое построение — с началом, серединой и концом — уже плохо вяжется с новыми темпоральными структурами. Между тем бывают и другие книги — такие, которые можно читать с любого места. Простым примером тут может служить любой словарь, сложным — "Хазарский словарь" Милорада Павича.