Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

Ну ладно бы все это безобразие, но ему ведь еще зачем-то понадобилось всунуть себе в ухо здоровенное кольцо, как у цыгана, хотя детина был блондином от природы… Прошу заметить: от природы, не какого-нибудь там «от кутюр», и волосы свои – я заявляю вам ответственно – не красил. А с другой-то стороны, хорошо, что в ухе. А если бы в носу?.. В общем, такая вот картина предстала перед нашими, от резкой перемены декораций немного напуганными, но уже мало чему удивляющимися лицами. Ну, видно, значит, так надо. «Значит, судьба», – как сказала бы стоявшая в эту минуту рядом со мной моя очаровательная спутница-вдова.

А детина между тем по-прежнему торчал на крыльце якитории, параллельно земле-матушке раскинув здоровенные ручищи, и улыбался во всю дозволенную рту его ширь своей по-княжески сиятельной белозубой улыбкой. Затем он чуть заметно кивнул очень маленькому ростом, хилому небритому мужичонке в лаптях и с балалайкой наготове, и тот, прищурив левый глаз, забалалаил, а наш кудрявый исполин с завидным задором пустился в лихой разухабистый пляс, который ну никак уж не вязался с дорогим костюмчиком «haute couture», сидевшим как влитой на окольцованном громиле. А не вязался с пляской тот костюмчик потому, что мы с Людмилой – я это утверждаю – находились все-таки не в Каннах и не в Куршавеле на какой-нибудь очередной гулянке российских нуворишей среднего звена, а пребывали мы в глухой и не отмеченной на картах деревушке всего на шестьдесят иль семьдесят дворов.

Я не большой знаток отечественного фольклора, но, по-моему, это была «Камаринская». Но уж явно не полонез. Это точно. Да и бог с ним. Важно было другое. Важно было то, что я, судя по всему, снова начал удивляться. А хорошо это или плохо – точно сказать не берусь.

– Эльвира, – после пляски громко промычал детина куда-то в сторону, продолжая при этом глупо, но, главное, дежурно улыбаться. Однако у меня при упоминании этого имени почему-то по спине пробежал очень неприятный холодок. – Эльвира Тарасовна, душенька вы наша, ну где же вы? Негоже гостей держать у порога.

А после того как кучерявый блондин произнес еще и отчество ожидаемой дамы, ноги мои подкосились, и я был вынужден припасть на правое колено.

– Что, дорогой товарищ, вам плохо? – Дежурная улыбка на время сошла с лица встречавшего. – Помощь нужна? – спросил он мою спутницу, как мне показалось, подчеркнуто участливым тоном.

– Нет-нет, что вы? Благодарим покорно. Все отлично. Это исключительно от усталости, – в несвойственной ей манере заговорила Людмила Георгиевна, с завидным усердием пытаясь лишить меня коленопреклоненной позы. И ей, надо признать, это очень быстро удалось: она меня подняла. – Прошу, черт возьми, держи себя в руках… И в ногах тоже, – грозно шипела она мне на ухо, не забывая все же периодически мило улыбаться курносому детине, то есть лихо сотворять на своем красивом личике обворожительную мину при отвратительной игре партнера-идиота.

И вот, откуда ни возьмись, из малоприметной боковой двери выплыла лебедем белым розовощекая, плотного телосложения мадам в цветастом сарафане и с кокошником на голове. В руках она держала… о, нет, бога ради, не надо! Оставьте при себе или запрячьте их поглубже… свои щемящие сердце воспоминания о детстве. Отбросьте вы этот ненужный нам с вами, до неприличия банальный ассоциативный ряд. Достаточно уже воспоминаний о Москве. Давайте о высоком. Та, между прочим, что держала одеяло, если помните, держала одеяло не в руках. Она его во рту держала. А наша лебедь белая несла в руках серебряный поднос с круглым хлебным, из опары, караваем, где белая солонка в середине смотрелась как бельмо в глазу. Мадам при этом, точь-в-точь как и детина, позвавший ее, скалилась такой же широченной глупой и натянутой улыбкой. Вообще, эта парочка встречавших нас персонажей напомнила мне всегда и всюду, к месту и не к месту, вечно улыбающихся и якобы абсолютно внутренне свободных американцев, которые, впрочем, и надо бы это признать, за двести лет их подлинной и всему миру ненавязчиво навязываемой демократии виртуозно научились отделять улыбку от состояния души.

Пока мы на серебряном подносе посредством хлеба с солью вкушали гостеприимство не в меру радостных хозяев, я ведь так ни разу и не взглянул розовощекой, плотного телосложения Эльвире Тарасовне в глаза, потому как боялся лишиться сознания. Да вот, сидело во мне в тот момент пакостное ощущение, что сделать это могу. И причем запросто.

– Ну, гости дорогие, – пробасил громила, – настал, я так себе мыслю, торжественный момент. Позвольте мне представиться. Зовут меня Фаддей Авдеич, а это вот Эльвира Тарасовна по фамилии Касперчак. В девичестве, правда, Зусман… Ну, так и что ж теперь с того? Моя она, значит, официальная сожительница. Наложница, попросту по-русски говоря. Дело-то ж ведь, понимаете, в чувствах. Не в закорючке же.

– В любви, Фаддеюшка, – глядя на детину умиленными глазами, листвой под ветром прошелестела Эльвира Тарасовна, елейно вставив свое, неповторимое, в изощренное красноречие Фаддей Авдеича.

– Во-во, именно, – благодарно согласился он, доверчиво и нежно взглянув на Касперчак, словно дитя, тянущееся к титьке матери, – не в закорючке. Никак не в закорючке.

– А меня зовут Людмила Георгиевна. Очень приятно Фаддей Авдеич… Очень, очень приятно, Эльвира Тарасовна. – Вдова с нескрываемым удовольствием крепко и даже как-то чересчур по-мужски жала хозяевам руки, нисколько не стесняясь пристально глядеть им в глаза. Особенно в глаза Эльвире Тарасовне, на что та не преминула ответить ей полной взаимностью. Наверное, в тот момент где-то под Пензой снова сошлись и друг о друга потерлись две тектонические платформы.

«Не знаю, – подумалось мне, – в каком мы там сейчас измерении, но бабы везде одинаковые. Их, горгон, ничем не прошибешь. И никакие аномальные зоны им, стервозам, нипочем. Эх, прав Карп Тимофеевич. Тысячу раз прав. Мудрый старик. Оттого и не спит, наверное».

Когда же очередь знакомиться дошла и до меня, несчастного, я, тупо глядя в землю, вяло протянул слегка подрагивавшую руку сначала Фаддей Авдеичу, не сказав ему ни слова. А затем, «знакомясь» с Эльвирой Тарасовной, все-таки поднял голову и, как это только было возможно, придав своей физиономии эдакий полумистический ореол таинственности, в довершение всего еще и подмигнул ей левым глазом, процедив многозначительно:

– Грибничок.

Либо из-за обстоятельств и связанных с ними нешуточных переживаний, свалившихся на меня, я неожиданно заработал себе тик, что само по себе уже не здорово, либо, уважаемые господа, я идиот конченый, и третьего, похоже, не дано.

– А я, товарищ Грибничок, Эльвира Тарасовна. Очень уж я рада нашему знакомству. Очень! – ответили мне так, будто пропели с давно заезженной пластинки, но с несмываемой улыбкой на лице.