Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

Вернувшийся с полей селянин откровенно не спешил принять предложение Фаддей Авдеича присоединиться к вечерней трапезе. Он, не торопясь, приблизился к нашему столу и остановился на почтительном расстоянии в метре от него.

– Фаддей Авдеич, – разве что не детским альтом заголосил селянин, – вы прекрасно знаете, сколь велико, сколь громадно… а порой вплоть до безумия мое уважение к вам, дорогой Фаддей Авдеич, но я вас прошу… Нет, я вас в сотый, в тысячный раз умоляю не называть меня ни по имени, ни по отчеству, – селянин готов был расплакаться. – Ну неужели так сложно учесть маленькую просьбу маленького человека и не делать ему больно? Тем более что вам, Фаддей Авдеич, это ровным счетом ничего не стоит.

– Да вы прежде, голубчик, успокойтесь. Прошу вас, – искренне участливым тоном ответил ему хозяин заведения. – И я, поверьте, друг мой, вас уважаю, но именно поэтому вы своей просьбой как раз-таки в тысячный раз ставите меня в трудное и неразрешимое положение. Как мне прикажите вас, любезный, величать по-иному, если вы у нас с рождения официально Гаргантюа Пантагрюэлевич? И в метрике у вас так записано. Ну не заставите же вы меня окликать вас, к примеру, аки какую-нибудь охотничью борзую из своры, пусть даже она и является моей любимицей? Я уверен, что и Эльвира Тарасовна полностью разделяет мое мнение на этот счет.

– Всецело, Фаддей Авдеич, согласна с вашими суждениями по этой воистину злободневной теме, – словно профессор на лекции, многозначительно произнесла Эльвира Тарасовна. – Могу пояснить почему. Многоуважаемый Гаргантюа Пантагрюэлевич, – своим пышным, перманентно вздымающимся бюстом она повернулась к селянину, который каждый раз вздрагивал, когда произносили его имя-отчество, – прежде всего, дорогой, к этому факту вашей биографии вы наконец-таки должны научиться относиться исключительно философски. Каждый из нас в этой жизни отрабатывает собственную карму. Правда, как правило, за грехи своих предков. Что поделаешь? C'est la Vie. И вы, Гаргантюа Пантагрюэлевич, как я полагаю, еще должны быть благодарны мирозданию, что не родились с двумя носами или одноногим. Или таковым не стали при жизни.

– Ах, дорогая Эльвира Тарасовна, – с печальными нотками в голосе ответил «аграрий». – Я темный человек и слабо разбираюсь в кармах, потому как был воспитан на марксизмах, коммунизмах, атеизмах, материализмах и прочей дребедени, но по мне так лучше на костылях всю жизнь скакать, чем постоянно ощущать себя выходцем из гоголевской шинели. – Бросив мимолетный взгляд в сторону наших окаменевших под действием застывшего раствора изваяний, добавил: – О, вижу новые лица. У вас гости, Фаддей Авдеич. Что ж, замечательно. Хотя, как известно, гости – это не всегда ко двору. Добрый вам вечер, товарищи, – при этом первый посетитель якитории весьма любезно поздоровался с нами, обременив себя еле заметной улыбкой.

Смогли мы тогда хотя бы кивком головы ответить ему на приветствие – точно сказать не берусь. Скорее всего, никоим образом: столь велика была степень теперь уже нашего вселенского удивления от происходящего с нами и на наших глазах. Впрочем, мне-то не привыкать. За последнее время только и делаю, что удивляюсь. Карма, дорогой читатель, не иначе. Однако все же лучше, чем с двумя носами.

Никак не реагируя на наши одеревенелые физиономии и, вероятно, просто не замечая подобных мелочей, маленький, лысоватый, плохо видящий человек вплотную подошел к столу и, оперевшись о него негрозными маленькими кулачками, заговорил почему-то именно с нами, но так, что создавалось впечатление, будто Гаргантюа Пантагрюэлевич знаком как с Людмилой Георгиевной, так и со мной по меньшей мере лет двадцать.

Действующие лица:

а) Гаргантюа Пантагрюэлевич, мужчина лет пятидесяти с бледным болезненным лицом;

б) все присутствующие за столом являются практически статистами, за исключением расторопного Еропки, успевшего за это время принести на расписной деревянной ладье с дюжину жирных копченых угрей.

– А вот теперь, товарищи ученые, доценты с кандидатами, давайте разберемся, где тут карма, где судьба, а где все остальное. Мой дед, подонок, сволочь был редкостная, каких свет ни видывал. В дверной проем, гад, не пролезал ни по высоте, ни по ширине. Да и боком-то с большим трудом пропихивался. Водки выжирал больше, чем табун гнедых воды на водопое, а закусывал в таких количествах, что целая стая гиен, сожри они это, передохли бы к черту от заворота кишок. Девок, охальник, портил, как портят отечественные автомобили на заводе в Тольятти. Так и он ставил их на конвейер, ничуть не заботясь о правильности геометрии кузова. А помер, зараза, в девяносто четыре года, до последнего дня выгибая подковы. Ну, как и положено в наших широтах, пьяным банально уснул в сугробе. И то ему этот снег, как слону дробина, не провались он накануне в прорубь. Так вот он из проруби вылез, а уж только потом уснул в снегу. А ласты склеил в итоге лишь под утро. Еще всю ночь храпел, как лошадь, да, видно, уж просто надоел Создателю… Да, в общем-то, хрен бы с ним, с этим дедом, но он еще ведь умудрился за свою поганую жизнь и книжку прочесть. Правда, всего одну, но зато какую! И почему же именно Франсуа Рабле попался этому дебилу под руку?! Да, видать, так она этому скоту понравилась, что он, уродина, своего единственного законного сынка назвал Пантагрюэлем! Пантагрюэль Фомич! Звучит? Вот и я о том же. Только яблоко от яблони, как известно, недалеко падает. Сыночек-то его, то бишь папашка мой, от Фомы Евсеича ничем не отличался. Просто-таки зеркальное отражение. Ни страз, ни аналог, ни дубликат, а прямое продолжение по образу и подобию. Такая же сволочь, такой же один к одному бегемот, такая же бездонная прорва – что по возлиянию, что по жратве – и такая же гнусная тварь по части противоположного пола. Если не хуже. Мне бы, может, впору порадоваться, так как папашка-то мой книжек вообще не читал, да, видно, в детстве от деда наслушался, да и запомнил, падла! Вот вам и результат. И хорошо, что так. А если бы наоборот? вы только вдумайтесь: Пантагрюэль Гаргантюаевич? Нет, уж лучше бы на костылях, Эльвира Тарасовна. А впрочем, я и так на костылях. Ну что моя жизнь? Я еще родиться не успел, как меня патриархальная мамаша-дура на кашку посадила. Я даже в школе завтраки не ел. Только кашками питался. Вплоть до армии. А в армию пошел, так и там два года кашки, кашки, кашки!.. Ну на хрена все эти кашки, если уже в тридцать лет мне, не пьющему и не курящему, из-за язвы и рака две трети желудка оттяпали? Скальпелем чик – и в ведро. Собакам на корм! А что я хорошего в жизни-то видел до этого скальпеля? Да ничего. А после него – так и подавно. Женщины, понятное дело, меня никогда не любили. Мало того что страшен, как ядерная катастрофа, так еще и имечко, соответствующее внешности. А присовокупить ко всему этому безобразию для полного счастья мою фамилию, то это уже будет полный абзац. Гротеск на мне заканчивается. Ему нет смысла искать новые формы, когда на третьей планете от Солнца, портя воздух, проживает Гаргантюа Пантагрюэлевич Малявкин, которому прямая дорога в шапито выкобенивать антраша вместе с лилипутами. Да можно и без антраша. Достаточно представиться. Ручаюсь, публика осталась бы довольной. А я ведь талантливый инженер и замечательный проектировщик, между прочим. Но, главное-то, за что? Правда, как-то раз одна безумная старуха на вокзале мне сказала, что меня убила зависть. Съела изнутри. А чтобы побороть ее в себе?.. Так я об этом никогда не думал. Да, действительно, в высшей степени безумная старуха.