Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

– Всегда готовы, Григорий Спиридоныч, – донеслось из-за кулис жирным зычным баритоном.

Григорий Спиридоныч поднял руку вверх и, отчаянно ею мазнув, затем громко скомандовал не то «батарея, огонь!», не то «все на баррикады и да здравствует конституционная монархия!», не то знаменитое гагаринское «поехали!», не то еще что-то в этом роде… Извините, так толком и не разобрал, но знаю доподлинно, что в эту секунду на внепланово активном солнце мощно заявил о себе очередной протуберанец.

[1]

Действующие лица:

а) ведущий – заезжий актер Н.;

б) Нефред Эрнандович Казуистов, депутат высшего законодательного органа страны – заезжий актер К.;

в) Колян, помощник депутата – заезжий актер С.;

г) Фея пустыни – фамилия исполнительницы неизвестна.

После того как за кулисами кто-то со всей дури долбанул чем-то тяжелым обо что-то железное, имитируя, по всей видимости, гром или гонг, на сцене появляется ведущий, наверное знаменуя тем самым начало театрально-драматического действа.

Ведущий (торжественно). Мы вам, друзья, хотим вначале эпиграф к нашей пьесе прочитать, в себе, бесспорно, содержащий глубокий философский смысл. Эпиграф сей не то из Библии, не то от Аристотеля цитата, не то от Соловьева, Канта иль Блаватской, не то сам автор сочинил – не важно. Здесь важен, повторимся, глубокий философский смысл. Итак, звучит эпиграф сей, примерно эдаким макаром: «И сдвинутся холмы, и даже горы сдвинутся, и море вспенится бурливо, но лишь Моя отеческая милость к тебе пребудет неизменной, ибо терпение Мое, о человек, пока границ не знает во Вселенной».

Теперь, друзья, займем минуту вашего внимания необходимым предисловием к началу нашей пьесы.

Нефред Эрнандыч Казуистов был избран в Думу по партийным спискам. И без каких-либо проблем он избран был уже на третий срок.

Имел среди коллег по партии, да и не только, непререкаемый авторитет и слыл блистательным законотворцем.

К нему ходили за советом в кабинет, как за советом к аксакалу ходят горцы.

Да что там говорить, Нефред Эрнандыч слыл, воистину, гуру. Он мог из пальца высосать закон, который бы чернил, клеймил, развенчивал любую откровенную муру и тут же, если надо, возводил ее до сказочных, недосягаемых, высот вселенских.

Такой вот в Думе был законотворческий «пиит», которого б, казалось, нам впору со Столыпиным сравнить, с Родзянко, со Смоленских…

Однако ж нет, друзья. Не так все просто. Сравнения дают неверную картину. Нефред Эрнандыч по развитию гораздо выше их стоял и мыслить мог, как истинный стратег, концептуально. И все, что б он ни сотворил, ни создал и ни написал, уже само собой по сути гениально.

Да-да, друзья, такой вот в нашей Думе был неистовый законотворческий «пиит». И именно, что был!.. Убили нашего героя! Точней сказать, по авторской задумке, должны убить, как только пьеса завершится, и, стало быть, сегодняшней же ночью без совести и чести проклятые наймиты его и порешат.

Ну, что поделаешь, друзья? Не только ведь героями история богата. (Пауза.) Как видите, я плачу. Однако, миссию свою я все же завершу и доскажу положенное мне по тексту…

– Восхитительно! Просто восхитительно! – взволнованно шептал мне на ухо восторженный Сковорода, от сопереживаний красный, как давно созревший помидор. – вы только посмотрите, каждый раз в одном и том же месте строго по тексту начинает пускать слезу. Согласитесь, великолепный актер!

– Соглашусь, Гриша. ваш Харон просто умница, что смог их где-то откопать. А долго еще до конца?

– Да ну что вы? Я же говорю, пьеса короткая. Здесь корень в экспрессии, в динамике.

…( К сожалению, ведущий уже не в силах сдерживать свои эмоции, он периодически сморкается в носовой платок и им же вытирает обильно выступающие на глазах слезы.) Смысл пьесы в том и состоит, что у Нефред Эрнандыча назавтра был бы юбилей. Ему как раз бы завтра стуканул полтинник, но он великой скромности был человек и не любил ни ресторанов дорогих, ни шумных вечеринок, да и самих торжеств и юбилеев Нефред Эрнандыч не любил. К нему назавтра скромно и без помпы должны были на дачу приехать несколько соратников по партии и парочка друзей по Думе, совсем не разделявших, кстати, его авангардистских, прогрессивных взглядов, что, впрочем, не мешало им с Нефедом Казуистовым дружить и относиться к юбиляру с огромным уважением… и почтением глубоким… Да только не судьба. Не суждено ему в кругу друзей отпраздновать свой юбилей и подвести за рюмкой коньяка итог прожитых им пяти десятилетий. Сегодня ночью злые гады его и порешат. За правду, значит, порешат, за истину. Такая уж в России, видно, широта, да и, похоже, долгота примерно та же.

(Не скрывая слез, ведущий покидает сцену. Ему на смену собственной персоной выходит герой сюжета Нефред Эрнандыч и садится на табурет. За ним, облаченный в фартук и с кухонным ножом в руке, следует Колян.)

Нефред Эрнандыч (периодически почесывая через шерстяные рейтузы ногу и покуривая тонкую розовую сигарету «Собрание»). Ну что ты тут поделаешь? Ни солнца, ни тепла. Погода мерзкая, страна поганая, и как ты ни крути, но глупый в ней живет народ. В пустыне где-нибудь среди песков и то, наверное, умнее. Куда ни глянь – кругом одни уроды. Привыкли, понимаешь, только нефть качать. А не было б той нефти? А вот тогда б уже давно попередохли все иль, в лучшем случае, спились бы поголовно. Да, впрочем, нам и так уж некому рожать. А не от кого – так и подавно. И что теперь? Ответь мне. Что, восток – китайцам? Запад – европейцам? А юг и так уже исламизирован донельзя. Я, как ты понимаешь, говорю сейчас не только за Кавказ.

Колян( что-то готовя на столе, вероятно, к предстоящему юбилею). Эрнандыч, ну скажи, к чему такие нервы? У нас еще с тобой остался север. Эвенки, чукчи, ненцы, нефть опять же. Исламу там холодновато. К тому ж у северных язычество в ходу, шаманы с бубнами сидят в ярангах, да и условия такие, что ни единого китайца силком туда не заманить. Давай оставим этот разговор. Меня другое беспокоит. Ведь вижу я, как ты печешься о России, совсем забыв, что день рождения на носу. К тому же юбилей, да и еще какой! Полтинник все же.

Нефред Эрнандыч. А вот меня и это беспокоит, кстати. Не знаю, сколько их припрется завтра. Пытался выяснить – не смог. На сколько рыл готовить – неизвестно. И хоть еще совсем чуть-чуть осталось, но все ж пока – ты сам отлично знаешь, – пока еще я не миллионер. И это все со скромностью моей дурацкой, два срока в Думе отсидев и пролоббировав несметное количество законов. Коллеги уж давно смеются надо мною. Но, тем не менее, мой холодильник вовсе не лабаз, чтобы кормить ораву на халяву. Ведь завтра же с собою на стол так ни хрена ни привезут. Я знаю их: всегда на дармовщину.