Богомил Райнов - Инспектор и ночь

Леон дёрнул за шнур звонка. Хоть бы больше не было задержек. Конечно, ругани с инспектором всё равно не избежать. Только бы не застрять ещё где-нибудь.

Доехав до следующего угла Орнано, Клод по привычке поглядел вправо. Здесь находился магазин, где раньше работала Жаклин. За прилавком, где она стояла, была сейчас другая девушка в синем халате. Незнакомая девушка с бледным веснушчатым лицом.

«Почему всё так получилось? — подумал он. — Почему богатые забирают у бедных всё, даже красивых девушек? Поступит на работу хорошенькая, и её через месяц переводят в центр. Окраины обойдутся и без красавиц».

Клод вспомнил о Монопри около Опера. Это было за день до рождества, когда его смене дали полдня на покупки. Клод уже купил всё необходимое — кусок колбасы и одну сардельку по случаю праздника. Свободное время можно было использовать для прогулки. Он сел в автобус и сошёл на остановке. Знал, что сойдёт здесь, хотя предварительно не строил никаких планов. Магазин сиял красным и белым неоном. Моросил дождь, и люди торопились войти в широкие застеклённые двери. Клод протиснулся в толпе к витрине и заглянул внутрь. Сначала он ничего не мог рассмотреть — из-за слишком яркого света и обилия покупателей. Потом увидел Жаклин. Она стояла в своём синем халате за прилавком, где продавались конфеты. Все продавщицы были одеты в такие халаты, но синий цвет был словно специально создан для Жаклин, для её матовой кожи и тёмно-каштановых волос. В этом халате она снова показалась Клоду прежней, близкой Жаклин. Люди толкались и мешали ему смотреть.

— Слушай, парень, если ты не собираешься входить в магазин, не мешай другим, — проворчал за его спиной какой-то старик.

Клод посторонился и снова приблизил лицо к стеклу. Жаклин находилась далеко, но он видел, как её руки двигаются над прилавком, а лицо повёртывается то в одну, то в другую сторону. Сейчас она улыбается. Она всегда так приподнимает веки, перед тем как улыбнуться. Теперь она трогает брошку у себя на груди. Жаклин всегда трогает брошку, когда соображает что-то. А сейчас она показывает обеими руками — выбирайте сами, что купить.

На него напирали со всех сторон и несколько раз отталкивали от витрины. Потом пошёл проливной дождь, и толпа растаяла. Это было очень кстати. Клод теперь стоял один у витрины и мог смотреть сколько угодно. Вдруг Жаклин повернула голову к окну. Он быстро отступил, завернул за угол. И почувствовал, что город сразу стал пустым и тёмным. Некуда было идти, нечего было делать. По спине побежали мурашки — он промок насквозь. Ему припомнились слова Бернара Бездонного: когда тебе тяжело, напейся. Но пить не хотелось. Ничего не хотелось делать. Всё потеряло смысл…

— Семлон! — пропел голос Леона.

Автобус остановился на предпоследней остановке. Ещё немного, и рабочий день кончится. Но мысль об этом не ободрила. «Завтра воскресенье», — сказал он себе, чтобы повысить настроение. Но и это не обрадовало. Все воскресенья пахли карболкой, больницей. Воскресенья…

Леон усиленно дёргал шнур звонка, словно говорил: «Эй, приятель, ты что там, спишь? Нашёл, когда спать». Леон торопился уйти. У него пересохло в горле.

Клод тронулся, включил вторую скорость и опустил оконное стекло. Он чувствовал удушье. Впереди, между двумя длинными рядами железных крыш, увенчанных трубами и антеннами, всё так же нависало небо, закопчённое и мокрое. Наверно, наконец пойдёт дождь…

Воскресенье… Он встанет поздно в своей душной комнатушке и ощутит винный перегар, исходящий от Бездонного. Потом пойдёт в бистро, в самое дешёвое, пропахшее сажей и жжёным сахаром, а потом надо будет готовиться в путь. Клод наденет выходной костюм, в котором раньше ходил с Жаклин в кино. Спереди на брюках, вдоль складки, материя стала совсем тонкой, но костюм ещё не сносился до дыр, или, по крайней мере, их ещё не видно. Затем он нахлобучит фуражку и возьмёт со стола пакетик с дешёвыми кислыми конфетами. Одну конфету можно долго сосать. Бернар ещё будет покоиться во сне. Клод с завистью взглянет на его спокойное подпухшее лицо, потом выйдет, тихо прикрыв за собой дверь.

По воскресеньям автобусы идут с интервалами в двадцать-тридцать минут, а их приходится менять, чтобы добраться до Сальпетриеры. Клод пересаживался с одного автобуса на другой, подолгу ждал на пустынных в воскресный день остановках. Наконец он добирался до цели. Большая почерневшая арка выводила его на широкий двор. Это была Сальпетриера — «морг бедняков», как её называли. Клод хорошо знал дорогу — третий корпус, второй этаж. Ещё в приёмной жёлтого сырого здания с облупленными стенами его встречали противный дух карболки, смешанный с отвратительным сладковатым запахом гноя. Третий корпус, второй этаж.

Клод входил в палату, заставленную длинными рядами белых кроватей. Восьмая кровать от двери. Мать пыталась подняться ему навстречу, её голова, повязанная белым платком, дрожала на тоненькой жилистой шее:

— Клод, дорогой мой мальчик, вот и ты наконец. Наверно, пришлось ждать на остановках?

Он целовал её холодную морщинистую щёку и отвечал, что не пришлось ждать долго. Как всегда. Потом садился на приготовленный стул.

Мать рассказывала о своих делах. Кто умер за неделю, как сестра плохо относится к больным. «Хоть бы она рассказывала подольше, — думал Клод, — иначе придётся молчать».

Он слушал, глядел на облупленную штукатурку над кроватью. Пятно напоминало по форме карту Франции. Садясь здесь, он всегда смотрел на это пятно.

Наконец мать кончала рассказывать и спрашивала, что у него нового.

— Ничего нового, всё то же, — отвечал Клод.

— А квартиру так и не нашли?

— Пока не нашли, но всё утрясётся.

Мать не знала, что Жаклин — это уже прошлое. Но не было смысла говорить ей об этом.

— Всё устроится, мой мальчик, разумеется, всё будет хорошо. У меня предчувствие, что всё устроится очень скоро. Поженитесь, наконец, и заживёте по-семейному.

Клод всё ещё смотрел на облупившуюся штукатурку.

Потом мать тяжело вздыхала:

— Ох, и почему господь не смилуется надо мной, не закроет мне глаза, чтобы не мучилась сама и не мучила вас.

— Не говори так, — отвечал Клод, неловко ёрзая на стуле. — Ты же знаешь, что поправишься. И ты нисколько не мучаешь нас.

— Знаю я, мой мальчик. Знаю, денег стоит больница. И вижу, что у тебя и одежды-то нет. И почему не найдётся добрый человек, который был дал мне что-нибудь выпить, чтобы уж сразу отмучилась.

Клод говорил слова утешения, устало глядя на пятно. Потом они сидели и молчали. Каждый думал о своём. Высокое старинное окно медленно темнело. Противоположное здание казалось в сумерках мёртвым и далёким.

— Принёс тебе немного конфет, — говорил Клод, чтобы нарушить молчание. — Дешёвые, но освежают, — добавлял он, потому что пакетик, смявшийся в кармане, выглядел совсем жалким.