Богомил Райнов - Инспектор и ночь

Пока я взвешивал всё это, мне стало казаться странным, что сколько времени я мог принимать незнакомку за богачку. Она могла показаться богатой только такому слепому учителю истории, как я.

Потом я понял, что всё это не совсем так. Девушка ввела меня в заблуждение — и не столько своими туалетами, сколько манерой держаться, замкнутостью и холодностью, перенятой, безусловно, у обитателей Лидо. На кой чёрт она разыгрывала всю эту комедию, чего искала в этом высокомерном и неприятном мире, который чужд ей?

Мне хотелось походить, чтобы разобраться в хаосе вопросов, которые как бы наседали на меня со всех сторон. Но в этом городе невозможно было ходить. Только ускоришь шаг, как перед тобой оказывается канал. Свернёшь вправо или влево — упрёшься в другой канал. Я вертелся в лабиринте тесных улочек, заключённых среди полосок мутной зелёной воды, бродил по тёмным проходам между влажными, покрытыми плесенью стенами, и всё казалось мне запутанным, сложным, безысходным — таким же, как хаос в моей голове.

— Не пойти ли нам выпить чего-нибудь? — спросил я незнакомку на следующий день, когда мы сели на своё обычное место на пляже.

— Если вас так мучает жажда…

— Дело не в жажде, просто тот тип действует мне на нервы.

Она только улыбнулась. Мы встали, и, когда проходили мимо Старика, я снова заметил его взгляд — голодный, выжидающий.

— Он напоминает мне гиену, — буркнул я. — Голодную гиену, которая тащится за тобой и ждёт, когда сможет наброситься на твой труп.

— Сравнение довольно вульгарное. Особенно, если под трупом вы подразумеваете меня.

В тот ранний час столики в буфете были почти пустыми. Официант принёс две бутылки кока-колы и два бокала с кусочками льда и дольками лимона. Здесь кока-колу подавали с лимоном, благодаря чему заламывали за неё в пять раз большую цену.

— Смотрите, какой задор! — заметила девушка, глядя, как похожая на йод жидкость пенится в бокалах. — Да это хлеще шампанского!

В тот день она находилась в хорошем настроении.

Я молчал, потому что думал о другом, очень важном, что сейчас нужно было выяснить. Отпив несколько глотков, я взглянул на девушку. Она слегка улыбнулась.

— Помните, — спросил я безразличным голосом, — вы как-то сказали мне, что я провожу дни среди обитателей «Эксцельсиора», но не имею ни их вида, ни их манер?

— Да, и что?

— В отличие от меня вы имеете и вид, и манеры, но тоже не относитесь к завсегдатаям «Эксцельсиора».

Я снова отпил несколько глотков. Она молчала и смотрела куда-то в сторону. Её лицо стало замкнутым.

— Да, вы не имеете ничего общего с этими людьми. Это бесспорно. Не могу понять только, что за комедию вы разыгрываете…

— Никакой комедии я не разыгрываю, — спокойно ответила она.

И немного погодя добавила:

— Впрочем, лично вам я не обязана давать отчёт. Ни в чём.

Скажи она мне это вчера, я, вероятно, промолчал бы. Но сейчас я отбросил всякие предосторожности и расчёт. Открытие, что незнакомка не имеет ничего общего с теми, кто возлежал вокруг, освободило меня от стеснения, сделало самим собою.

— Послушайте, мне вы, возможно, не обязаны давать никаких объяснений, но вы обязаны дать их самой себе. Вы не задаётесь вопросом, какого дьявола торчите в этом проклятом месте, а если ищете здесь что-то, то неужели не понимаете, что ничего не можете получить от этих людей, которые привыкли грабить, а не раздавать?

— Оставьте мне самой разбираться в том, что касается меня, — сухо ответила она.

— Согласен, разбирайтесь сама, Я хочу, чтобы вы поняли только одно. Я не гиена и не жду, когда вы упадёте, чтобы наброситься на добычу. Через десять дней или через две недели я уеду отсюда. Но я вас люблю, люблю, сам не знаю за что, и очень хочу, чтобы вы были счастливы, и если задаю вам вопросы, то только потому, что боюсь за ваше будущее и не хочу, когда окажусь вдали от вас, думать, что вы разбили свою жизнь, и сожалеть об этом…

Она быстро взглянула на меня, потом поинтересовалась:

— Каково же моё будущее? Старик?

— Старик или такой, как он. Вообще боюсь, что вы попадёте в лапы этой компании. Неужели вы не понимаете, что они за люди? Если они заинтересовываются чем-то или кем то, значит, решили, что это им выгодно. Для них всё определяется выгодой. У них нет иной меры. Раз вы красивы, они сейчас же всё прикинут и оценят вашу красоту в натуре: заслуживает одного обеда, или норковой шубки, или автомобиля. Они определят и марку автомобиля, и его мощность, прикинут даже, нельзя ли после окончания авантюры забрать подарок. Для них всё — голый расчёт. Он у них в крови, перешёл к ним от тех поколений лавочников и мясников которые представляют собой цвет их родословной.

— Успокойтесь, — мягко сказала она. — Так вы будете делать меньше ошибок в языке…

— Оставьте шутки. Я говорю серьёзно.

— Вижу. Только то, что вы говорите, относится не только к тем, кто здесь вокруг нас, но ко всем людям. Здесь или в грязных кварталах Венеции, какая разница?

— Огромная. Разница прежде всего в том, что те, что нежатся здесь, имеют деньги, много денег и поэтому считают себя всесильными и думают, что всё могут и всё им позволено.

— А те, которые не имеют денег, считают, что могут восполнить этот пробел нахальством, ложью, насилием, если хотите. Женщина — всегда добыча, — здесь ли, там ли, если только она, разумеется, глупа в необходимой степени.

— Неправда, вы просто ищете оправдания. Послушайте…

Но она нетерпеливо прервала меня:

— Не хочу ничего слушать, это излишне.

Её слегка порозовевшее лицо утратило спокойное выражение. В карих глазах сквозило раздражение. Эти глаза впервые смотрели на меня настойчиво, открыто, в упор.

— Допустим, что вы действительно чувствуете ко мне симпатию. Допустим, что вы хотите помочь мне дружеским советом. Но, позвольте, что я буду делать с этим вашим советом? Для чего он мне? Это не реферат по истории, и то, о чём вы возвышенно рассуждаете, распивая здесь лимонад, я испытала на собственной шкуре. Десятки раз испытала, ещё с детских лет, и немного лучше вас разбираюсь в вещах. Я прекрасно знаю и тех, и других мужчин — и бедных, и богатых, и мясников — и, слава богу, до сих пор справлялась с ними и без ваших напутствий.

Я молчал. Что мне оставалось делать, кроме как молчать? Я рассуждал о том, чего, в сущности, не знал и о чём имел самые общие понятия. И при этом так ли уж я боялся за неё? Она меньше всего походила на человека, за которого следовало опасаться. Она плыла, не знаю куда и с какой целью, но плыла неплохо, и едва ли ей грозила опасность утонуть.

— Утолили жажду? — поинтересовалась девушка. — Тогда давайте вставать. Думаю, что мы уделили достаточно времени бутылке кока-колы.

Спокойствие снова вернулось к ней, но настроение заметно испортилось.