Александр Проханов - Политолог

Его привели в чувства голоса боевиков, засевших у амбразуры. В них слышались раздражение и злость. Видно, на вторые сутки у захватчиков стали сдавать нервы.

— Надо поторопить федералов, — говорил один, полураздетый, с мускулистыми руками, в зеленой косынке. — Каждый час мочить десять баб и щенков. Нас на измор берут.

— Хочешь стрелять, стреляй, — успокаивал его другой, чьи рыжеватые усы потемнели от пота. — Вон куры на дворе ходят. Тренируйся на курах.

Тот, что был в косынке, прицелился, чуть поводил автоматом, выстрелил. Раздалось истошное кудахтанье раненной птицы, которое оборвалось после второго выстрела.

— Сними на видак, деньги получишь, — насмешливо сказал усатый.

— Щенков замочить с десяток и выкинуть федералам. Тогда поторопятся, — зло отозвался напарник в зеленой косынке.

Время измерялось огромными солнечными часами, перемещавшими огненные квадраты по стенам зала. Лежа в слепящем свете, на раскаленной сковороде, Стрижайло ощущал течение времени, как длинный мучительный ручей, истекавший из обезвоженного тела, над которым вяло колыхались видения иссыхающей памяти.

В зале появились два боевика, похожие на братьев, — оба горбоносые, с короткими толстыми шеями, накаченными мускулами на голых руках. «Лифчики» с магазинами были надеты на блестящее от пота тело. В автоматах торчали двойные рожки, перемотанные синей изолентой. Они подошли к молодому охраннику, что-то тихо сказали. Тот радостно замотал стриженой головой, его зеленые смеющиеся глаза обратились на лежащих людей. Все трое медленно двинулись, разглядывая заложников, и над их головами паутинкой лучился металлический тросик с подвеской зарядов.

Остановились, стали на кого-то показывать, манить рукой:

— Давай, вставай, выходи!.. Да не ты, не тебе говорят!.. Ты вставай, дура!..

Из лежащего скопища поднялась женщина. Переступая босыми ногами через головы, вышла на пустое пространство. Стрижайло узнал в ней женщину с мальвой, которая была неясно явлена на дисплее Потрошкова, а потом оказалась на школьном дворе, среди нарядных учеников и родителей. С момента захвата Стрижайло искал ее среди пленных, связывая с ней какую-то невнятную надежду, какую-то возможность, способную изменить роковой ход событий и принести избавление. Старик с наградной колодкой и мальчик с желтым утенком были в зале, а женщина с мальвой отсутствовала. И это создавало ощущение неполноты, незавершенности в системе обозначенных символов. Оставляло зазор в последовательности событий, куда могло вильнуть время, не подчинившись злой логике Потрошкова, и тогда сатанинской замысел рухнет.

Теперь женщина обнаружилась. Стояла перед боевиками, босоногая, все в том же сиреневом платье, помятом, с темными от пота подмышками, с влажными пятнами под пышной, с выпуклыми сосками грудью, с туго обтянутым животом, на котором виднелась выемка пупка. У плеча красовалась розовая матерчатая мальва с темными тычинками. Волосы были отброшены на спину, схвачены сзади прозрачной бисерной лентой.

— Куда? Зачем? — спросила женщина.

— Тебе повезло, — косноязычно объяснял боевик, — Командир сказал, пойдешь на свободу. Бумагу понесешь.

Стрижайло видел, как вспыхнуло радостью лицо женщины. Как воодушевилась она, стала оправлять помятое платье, прихорашивалась, оглаживала плечи, укрепляла на плече матерчатый цветок. Искала и не находила зеркала. Не оглядывалась туда, где только что сидела среди обреченных людей.

— Давай, давай, губки еще накрась, — похлопал ее по спине боевик. Молодой, зеленоглазый малый весело захихикал. Стрижайло не верил удаче. Женщина обнаружилась, как третий, завершающий символ, как недостающая сторона треугольника, создавая устойчивую фигуру, способную устоять перед жестокой логикой замысла, изменить ход событий, принести избавление. Радуясь, веря в невероятную удачу, смотрел, как боевики уводят женщину в школу, где в учительской за письменным столом сидел лобастый захватчик, писал на бумаге послание, предназначенное для федералов.

Казалось, время слегка изменило свое направление. Отклонилось от натянутого тросика, образуя с ним острый угол, выбирая иной вектор. Зазор, отделявший голову змея от чешуйчатого хвоста, увеличился. Педаль, на которую наступила нога боевика, расширилась, прогал между контактами взрывателя стал больше.

Стрижайло лежал в забытье. Ему представлялась босоногая женщина в сиреневом платье, усыпанном мальвами, розами, лилиями, с черными распущенными волосами, в которые вплетены виноградные лозы. Величаво ступает по прохладным травам, перебредает ручьи, как «Весна» Боттичелли. И за ней шествует ликующие спасенные толпы, несут на руках младенцев, уходят в чудесную голубоватую дымку.

Очнулся через час или два, когда квадраты солнца сместились, и он оказался в горячей душной тени. Дверь, ведущая в школу, растворилась. В нее втолкнули женщину. Она сделала несколько шатких шагов и остановилась. Сиреневое платье висело клочьями. Вывалилась белая, в кровавых ссадинах и засосах грудь. Голые плечи были в малиновых отпечатках, оставленных жадными пальцами. Губы вздулись, искусанные и разбитые. Лицо было расплющено ударами. Волосы путаными космами валились на спину и грудь. Она поддерживала драное платье, и на сиреневой бахроме, упавшей почти до пола, розовел изжеванный цветок мальвы. Казалось, на ногах у нее надеты красные чулки, — из-под платья по коленям и икрам сочилась живая кровь. Шатаясь, как пьяная, описывая кренделя, она двинулась к своему месту в толпе. Дотянула и упала, скрылась среди голов и тел. И там, где она упала, раздались женские причитания и вопли.

Стрижайло замер в тоске. Спасение было мнимым. Изнасилованная женщина с мальвой сулила не избавление, а неизбежную гибель.

К вечеру, когда солнце ушло, и в воздухе повисла рыжая, горчичная духота, и зал напоминал огромный лазарет, где тихие стоны сливались в изнурительный, волнообразный звук, и над головами то там, то здесь возникала пластиковая бутылка с мочой, передавалась из рук в руки, — в зал ворвались разъяренные боевики. Стали пинать людей, били наотмашь, выкрикивая:

— Суки, кричите!.. Орите, бляди ебаные!.. Чтобы вас услыхали ваши кабели!.. А ну, орите громче!..

Толпа заголосила, сдавленно запричитала.

— Громче, суки!.. Пусть вас в Москве услышат!.. Ваш ебаный Президент пусть услышит!.. — боевики вбегали в толпу, раздавали удары ногами. Вой усилился, переходил в визги боли и ужаса.

— Громче, суки!.. Визжите, будто вас в жопу ебут!.. — боевики направляли стволы автоматов над головами сидящих, выпускали долбящие очереди. Выстрелы мешались с ревом и воплем обезумивших женщин, детей, которым казалось, что их начинают расстреливать. Некоторые пытались подняться, но их кулаками забивали обратно вниз. Зал ревел, сотрясался от тысячи криков. Жуткий ор раздвигал потолок и стены. Казалось, энергия ужаса подорвет заряды, и всех поглотит гигантский взрыв.