Александр Проханов - Кочующая роза

Я слушал. Смотрел в его лицо, думая, кто его прадед! Лихой ямщик или декабрист? И тот и другой смотрели, тоскуя, на эти дождливые, волнистые сопки. Одному мерещился мраморный лев и граненый фонарь у подъезда. Другому — мягкая рожь и красный в избе цветок. Так и срослись тоской в своих детях и внуках. И этот — уже старожил. Он живет у громады ТЭЦ среди электричества, пара и стали. Но, может, хоть в снах примерещится залетевшая неизвестно откуда красная на окошке герань, в инее — граненый фонарь?

— В мерзлоте, в мерзлоте их растить. Правильно я говорю?

В обкоме, в отделе промышленности, двое людей, сошедших час назад с вертолета, усталые, с почернелыми лицами, пропахшие бензином, тыкали указками в карту. А она, аккуратно наклеенная на плотную ткань в разноцветных стрелках и ромбах, напоминала военную схему. Но это была просто карта, оттиск земли, просвеченной с самолетов, оплетенный паутиной визиров, где БАМ прорезал хребты к медному Удоканскому поясу, рассыпая вокруг себя семена поселков и станций.

— Иван Григорьевич, ты как хочешь, а я секретарю доложу. Это здешняя наша забота. Не по пустому месту дорога пройдет. Там же оленеводы, хозяйства. Там и шишкуют, и соболя бьют. А мы туда всей нашей техникой. Это как взрыв получится. Геологи в колхозах оленей брали. Деньги, конечно, большие платила, вроде бы выгодно. А что он, олень, после их езды? Кончен. Из хозяйства долой. Я бы тут с осторожностью подходил. Не взрывом, а мягче, мягче!

— Так, Кирилл Тихонович, так. А еще надо крепко подумать, где комбинат сажать. Тут бы, конечно, неплохо. Тут и воды довольно. И до меди близко. И с Зейской ГЭС энергию подбросят. И вывоз вроде бы легок. Но подумать еще не мешает. Водоразделы! Отсюда, от нас, ручейки и речки воду на два океана дают. А мы сюда комбинат. Тонкое это место. Как бы не продавить!

— Еще, Иван Григорьевич, в записке надо отметить: как с деревнями быть? Не оголить бы деревни! Уже сейчас народ из совхозов метит: на БАМ, на БАМ! Директора за голову хватаются: а кто землю пахать будет? А кто коров доить? Об этом тоже надо подумать.

— Я, Кирилл Тихонович, так считаю: деньги и в промышленность и в село надо вкладывать. Иначе не удержишь народ. В селе строить крупные комплексы, городское жилье, на технику не скупиться.

Они кончили говорить и ушли, аккуратно свернув свою карту, утомленные, с одинаковыми смуглыми лицами, хрипловатыми голосами. Оставили после себя на столе образцы привезенных минералов. Малахитовую, медную зелень. Крупчатку железного колчедана. И зеркально-черный граненый уголь…

Экскаваторы ворочались в мерзлоте, делая ковшами надрез, сдирали мхи и лишайники, красную болотную клюкву. Проламывали лед. Черпали, чавкали жадно, с лязганьем, хрустом. Терлись друг о друга боками.

В кабине из стеклянных треугольников, ромбов сидели двое. На пульте пестрели кнопки. Экскаватор, сваренный из цветного железа, застыл, ожидая состав. Стрела, свитая из стальных сухожилий, напряженно тянулась к пласту. Касалась его недвижным сверкающим ротором. Пласт круглился в циркульных надрезах, осыпанный мелким снегом, вспыхивал кристаллами угля.

Машинист Карпуха и помощник его Веревкин втиснулись оба в кабину, поджидая гудков тепловоза.

— Ну как, ковер-то купил? Или не успел? Перебили? Ай-ай! Как же ты теперь без ковра-то? Нинка твоя тебя загрызет. Такое семейство, и без ковра! — дразнил Веревкин, лениво и весело поглядывая на Карпуху.

— Зачем «перебили»? — спокойно, с достоинством отвечал Карпуха. — Сегодня после работы куплю. Вчера заходил к прорабу. Он говорит, вечером домой приходи. Ему бы поскорей распродаться да уехать. У него шифоньерчик есть. Может, сторгую.

— Сторгуешь! Еще бы… Нинка тебя прямо купцом сделала. Ты, как женился, все в магазинах торчишь. Она тебя за прилавок поставит. В перекупку.

— Зачем за прилавок? Я и тут хорошо зарабатываю. А она в магазине. Кто где может, там и зарабатывает.

— Слушай! — оживился Веревкин. — Колбаски она мне не достанет? Ну, какие-нибудь обрезочки. Она же под прилавок обрезки бросает, а? У тебя всегда дома колбаска. А апельсинов нету? Или рыбки там красной? У меня, понимаешь, праздник.

— Смотрю я на тебя — удивляюсь, — сочувственно вздыхал Карпуха. — Квалификация у тебя хорошая. Зарабатываешь прилично. А деньги дуром просаживаешь. Ходишь черт те в чем. Костюма себе не купишь. На собрание приходишь — смотреть стыдно. Была б у тебя жена, она бы тебя приучила. В семью бы нес деньги.

— Как Нинка твоя?.. Она бы заставила! Вторую сберкнижку-то завели? Может, скажешь, что нету? Ну, ну, уважаю. Уважаю тайну вкладов.

— И ты бы завел, что плохого? Скопил бы на пальто, на костюм. За рацпредложение с тобой поровну получили. Куда ты их просадил? Опять со своими самодеятельными артистами? Сами заработать не могут, а из тебя тянут. Наговаривают, напевают тебе. А ты и рад. Поишь их, кормишь.

— Правильно ты говоришь! Мне бы, как ты, пожить. Пришел домой — денежки Нинке, на стол. Колбаски бы поел с апельсинами. Сберкнижечку развернул, пересчитал доход, расход. И спи спокойно.

— Уж лучше, чем ты-то живешь! Зайти страшно. Мазня кругом. Какая-то глина намешена. Художник! Кому твое художество нужно? Артисты тебя с толку сбивают, денежки твои тянут.

Они смотрели одни на другого язвительно, усмехаясь. Крепкий, твердорукий Карпуха со сросшимися бровями. И худой, узкоплечий Веревкин, с хрящеватым носом, петушиными вздернутыми бровями. Они хотели еще что-то сказать. Но уже подползал со свистками рыжий дизель. Втягивал под кабину запорошенные снегом вагоны. Машинист им кивнул, послав короткий гудок.

— Ладно. Начинать, что ль? — спросил Веревкин, гладя красную кнопку пуска.

— Давай, — ответил Карпуха. — Плавней выводи, помягче.

Веревкин надавил пуск. Задрожали, набухли конструкции. Ротор пошел в разгон, звеня, сливаясь в размытое блестящее солнце. Наматывая на себя вихрь снега и пыли.

— Выводи! — крикнул сквозь грохот Карпуха.

Стрела колыхнулась, пошла. Ротор вломился в пласт, вырывая из него падающие звонкие глыбы. Уголь жирно потек под кабиной, через весь экскаватор, туда, где второй машинист, Гасанов, направлял на состав водопад угля. Тепловоз тихо пятился. Уголь заполнял вагоны.

Пласт круглился, как туча. Отбрасывал на лица ртутные отсветы. Они сидели, прижавшись плечами, в стеклянной кабине, как экипаж бомбовоза. Ротор пропеллером врезался в грозовые разряды.

— Будто летим! — крикнул Веревкин, обдавая Карпуху горячим дыханием.

Тот кивнул, наклоняя мощный загривок, словно собирался бодать и крушить этот пласт. Потянул рычаг, положив на крыло громаду, и она пошла на вираж, набирая высоту и движение.