Игорь Ефимов - Архивы Страшного суда

Возможности применения гипотезы о биосоциуме трансцендентов

Научившись «разговаривать» с трансцендентами, мы могли бы раздвинуть горизонты медицины до невиданных ранее пределов. Можно было бы управлять свертываемостью крови при сложнейших операциях; наоборот, предотвращать или рассасывать тромбы; отключать болевую чувствительность в нужных местах тела на нужное время; «уговаривать» организм не отторгать вживляемый путем пересадки орган; спасать от отравлений; расширить возможности иммунизации и многое, многое другое.

К сожалению, успешная разработка гипотезы может оказаться чреватой и опасными аспектами: от возможности превращения людей в бесчувственных роботов до простых методов убийства, которое будет абсолютно неотличимо от естественной смерти. Опасаясь такого использования, я вынуждена была отказаться от обнародования этой теории и вести свои эксперименты по возможности втайне.

Естественно, в кустарных условиях сделать удалось немного. Все же в двух направлениях были получены позитивные результаты.

Первое: проанализировав довольно большое число звукозаписей всевозможных народных заговоров, мне удалось выработать сравнительно несложную методику имитации их, овладеть ею, создать несколько «напевов», выучить их и успешно применить в нескольких случаях для быстрой остановки кровотечения и для местного обезболивания.

Второе: были проведены опыты по хранению «заговоренной» крови, которые показали, что при значительном охлаждении такая кровь хранится гораздо дольше, чем обычная. (Объяснение: трансценденты еще в артериях получают информацию о предстоящем долгом «путешествии в космосе» и успевают заполнить кровяные тельца необходимыми запасами.)

Однако для дальнейших исследований нужна будет такая сложная аппаратура и такое количество сотрудников для обслуживания ее, что продолжать эксперименты в кустарных условиях оказалось невозможно. Я вынуждена была отказаться на время от продолжения их.

На этот раз лучшие грибы пробрались в верхние слои корзин не под напором тщеславия (сесть на пенек, не доходя до станции, и пересортировать красиво), а просто потому, что уже после трех часов блужданий по мытищинским рощам стало ясно, что класть больше некуда, что пора ехать домой и что за сыроежками, лисичками, горькушками и прочей второсортной мелкотой нагибаться было бы глупо — чистое плюшкинство. Но когда вернулись, когда высыпали добычу на кухонный стол, выяснилось, что, как водится, вначале отбор был не таким строгим, что от жадности хватали что придется и в нижних слоях, особенно в корзинке жены, несъедобного, спрессовавшегося барахла — предостаточно. Павлику-то казалось, что шутит он по этому поводу вполне добродушно и белые разрезы шляпок с узором червоточин подносит ей к очкам самым дружески непринужденным образом; но она только поджимала губы и на пятом забракованном грибе не выдержала — швырнула нож и вышла из кухни.

Он вздохнул, погладил упругую оранжевую замшу подосиновика, поглядел в окно. Неделю дома — и уже хочется обратно в поле. Но следующая экспедиция не раньше апреля, значит, надо еще семь месяцев тянуть себя через домашние неурядицы, через перепалки с родителями, дочкины простуды, обиды жены, через стояние в очередях за гнилой картошкой или несчастным рулоном туалетной бумаги, через изморную борьбу с распадом жилья (валится штукатурка в ванной, вылетают планки паркета, трескаются оконные рамы, ржавчина проедает дверные петли), через долгие блуждания-ожидания в прокуренных коридорах Управления (сдача отчета, свары с бухгалтером, неизбежное привирание с зарплатой рабочих, выработкой, цифрами плана), через поиски — сколько лет уже! — какого-то фантастического (Гофман! Кафка!) размена квартиры, который устроил бы отца, мать, жену, жилконтору, районные власти, городские власти, Уголовный кодекс, кошку Фатиму, привыкшую к своему коридору, кактусы и агавы, могущие пострадать от другого микроклимата.

И что могло скрасить эту унылую череду? Тотализатор? Скачки? Но полевой сезон был таким неудачным, дожди держали их в палатках неделями, из летнего заработка едва ли удалось бы вырезать сотни две — на это не разыграешься. Поездки с приятелями на рыбалку? Дергать скорую на обмороки плотву и замороченных окушков с палец длиной? Это после судака, жереха, тайменя? Сандуновские бани? Тоже стали рутиной. От одних разговоров про хоккей хочется иногда обдать кипятком всю компанию.

Вырваться снова в Таллин, в командировку?

Но нет — с тем приключением было покончено. Он писал ей несколько раз, письма были очень хорошие, он знал это, даже гордился слегка, и не откликнуться на них ни строчкой могла только какая-нибудь вертихвостка-динамистка — пустая душа. Да-да, любительница риска, дешевых эффектов, игр в опасность и загадочность. В Таллин тоже ехать не хотелось.

Дохлебывая компот из стакана, вошел отец. Новые шлепанцы его прилипали к потным ступням и затем, отклеиваясь, щелкали по полу при каждом шаге. Он оглядел грибные россыпи на столе, фыркнул:

— В наше время, кроме белых, мы и в руки ничего не брали… А это что? Неужто и за такой фитюлькой нагибался? Живот-то куда убирал при этом?… Чайник ты ставил? Вскипел? Значит, ударим теперь по чайку. А сколько раз я просил, чтобы ручку не роняли, чтобы оставляли торчком. Ведь раскаляется — не ухватить.

Рядом с газовой плитой висели специальные фетровые хваталки с пестрой вышивкой, но отец к «этим сальным тряпкам» не притрагивался, предпочитал пускать в дело подол рубашки. Однажды был случай — он вышел голый по пояс, застыл в растерянности перед вскипевшим чайником, потом ушел к себе, вернулся в накинутом пиджаке и с торжествующим видом обернул горячую ручку приспущенным рукавом. Использованную заварку он хранил в стеклянных банках («А вот вскочит чирей — тогда попросите!») до тех пор, пока пушистые клумбы плесени не покрывали ее целиком.

«Почему я, именно я, должен быть самым терпимым, понимающим, снисходительным? — Павлик осторожно стягивал с масленка нежный коричневый скальп с торчащей там и сям лесной трухой. — Почему я должен помнить, кто с кем не разговаривает эту неделю, к кому мы обещали пойти на свадьбу дочери (невесту видели один раз в жизни — еще с соской во рту), почему именно в мои обязанности входит отсиживать на родительских собраниях в школе, почему все перегоревшие лампы, оборвавшиеся вешалки, испорченные кофемолки, залипшие утюги месяцами могут дожидаться моего возвращения? Почему я должен ходить на цыпочках, уступать очередь в душ, выключать телевизор в одиннадцать? Почему в сорок лет я все еще Павлик — не Павел, не Никифорович, даже не Паша?»