Сью Таунсенд - Ковентри возрождается

— Но, Летиция, ведь гемофилия цесаревича и была причиной возникновения у Александры депрессии, а впоследствии глубокой набожности. Напрасно ты пытаешься доказать, что здесь была обыкновенная послеродовая депрессия.

Летиция расстегнула блузку.

— Распутин воспользовался тем, что бедная женщина как раз переживала гормональный сдвиг. Здравствуйте, милая, как провели день? Здесь что-то очень светло.

Невидящими глазами она оглядела кухню. Сняла юбку.

— Я вымыла окна, — ответила я и встала. Со стеной придется подождать. Я бросила нож в раковину.

— Я его еще ни разу не видел, — сказал профессор Уиллоуби Д'Арби, с изумлением указывая на очищенный пол кухни, выложенный плиткой под старинную терракоту. Расстегивая лифчик, Летиция внимательно разглядывала пол.

— Да видел, конечно; ему уж по крайней мере семь лет. Мы вместе выбирали... в «Хабитате». Когда мы платили за плитку, у одного человека еще случился эпилептический припадок прямо на стопке индийских ковриков, — напомнила она.

— Сейчас припоминаю, — сказал Уиллоуби Д'Арби. — Ты еще сунула ему в рот палочку от леденца и засадила в язык занозу.

Я вынула из духовки кастрюлю и поставила на вычищенный стол. Я ожидала воплей изумления, может быть, даже прыжков от радости, но чета Уиллоуби Д'Арби уселась за стол и без лишних слов каждый плюхнул себе в тарелку мясного жаркого. Сдержанными едоками их не назовешь; они причмокивали губами, соус стекал по подбородкам, его не вытирали и не замечали. Летиция управилась первой.

— А что на сладкое?

— Рисовый пудинг, — ответила я, встала и вынула его из духовки. Пудинг был что надо: под хрустящей коричневой корочкой лежал толстый слой разбухшего в сливках риса. Профессор Уиллоуби Д'Арби быстро сказал:

— Чур мне корочка.

— Нет, чур мне корочка! — закричала Летиция.

Каждый принялся тянуть горшочек с пудингом в свою сторону, хотя он был обжигающе горяч.

В кухню вошел Кир.

— Où sont les cigarettes? [17] Где сигареты? (франц.) — спросил он.

— При домработнице говори по-английски, милый, — сказала Летиция. — Она не получила образования.

Кир взглянул на меня без всякого интереса. Это был очень высокий босоногий молодой мужчина чуть старше двадцати лет. Спутанные волосы падали ему на плечи и обрамляли лицо наподобие плоской серой подушки. Темно-синий рабочий комбинезон свободно болтался на истощенном теле. Ногти на ногах давно надо было постричь. Судя по виду, у него едва ли хватило бы сил поднять топор, не то что махать им в бешенстве. Летиция подала ему свои сигареты, он взял их и вышел из кухни, не сказав больше ни слова.

— Он перестал нормально питаться, — нарушив молчание, сказал профессор.

— С каких пор? — спросила я.

— С семнадцати лет, когда мы отправили его в Оксфорд, — ответила Летиция.

— Видите ли, он был поразительно способный ребенок, — перебил ее муж, — но ехать учиться никак не хотел. Пришлось силой волочить его из машины и затаскивать в Бейллиол-Колледж. На лестнице около своей комнаты он устроил жуткую сцену, наговорил нечто совершенно непростительное матери, обвинил ее в том, что она его бросает.

— До того мы не разлучались ни разу, даже на ночь, — объяснила Летиция.

— За какие-то две недели бедный мальчик докатился до состояния полного умственного расстройства и так до конца и не пришел в себя.

— Но должен же он хоть что-то есть, — настаивала я. — Ведь если бы он не ел, он бы умер, правда?

Уиллоуби Д'Арби глубоко затянулся сигаретой и, для выразительности постукивая чайной ложечкой по столу, сказал:

— Но он с нами не ест. Он никогда не выходит из дома. Еда у нас не исчезает. И к нему никто никогда не приходит. Так что видите, милая, нам самим непонятно, чем он до сих пор жив, но жив же.

— А к врачу он не обращался? — спросила я.

— О, нет, ни за что, — сказала Летиция. — К медикам у него сугубо отрицательное отношение.

— Он очень плохо выглядит, — отважилась заметить я. — Очень худ и истощен.

— Ну, это ведь неизбежно, правда? — тоном, не допускающим возражений, заключил профессор Уиллоуби Д'Арби. — Раз он не ест.

— Сейчас начинаются «Жители Ист-Энда», — сказала Летиция.

Они вскочили из-за стола и, опрокидывая в спешке стулья, ринулись из кухни в гостиную. Я сложила посуду в машину и из прихожей набрала знакомый номер виллы, где жил Сидни: 010 351 89... Он был дома.

— Сидни? Это я! — прокричала я; у меня камень с души свалился.

— Ковентри? Ко мне только что заходили из полиции. Они считают, что ты убила кого-то из соседей.

— Да, Сидни, это правда. А что они говорили?

— Они хотели знать, звонила ли ты мне. Я им сказал, что у меня весь день телефон был отключен. Мы только встали, — добавил он. — Ковентри, что ты за хреновину сотворила из двенадцатой заповеди, а?

— Двенадцатая? Это какая? — спросила я.

— Возлюби соседа своего, как самого себя. — Он засмеялся в трубку.

— Сидни, я в Лондоне, только никому не говори; обещаешь?

— Даже Дереку?

— Особенно Дереку.

— Не приезжай в Португалию, ладно, Ков? У меня осталась неделя, и я хочу провести ее в свое удовольствие, без осложнений. Я помогу тебе, когда вернусь, но эта неделя моя, о'кей?

— Да как я могу приехать, Сид? У меня ни денег, ни паспорта, ни...

— Прекрасно. Когда я вернусь, позвони мне... в магазин. — Он затянулся сигаретой, потом сказал: — А этот сосед, которого ты кокнула, заслуживал смерти?

Он небрежно так спросил, как, бывает, говорят: «Вам с сахаром?»

— Нет, — ответила я. — Он заслуживал хорошего тумака по башке, но смерти не заслуживал. Мне не надо было его убивать.

Тут врезалась какая-то безумная и что-то сказала, я полагаю, по-португальски. Трубка замолчала.

Голос за моей спиной спросил:

— Кого это вы убили?

То был Кир: он жевал свернутый в трубку номер «Прайвит ай». Дожидаясь моего ответа, он проглотил карикатуру. В конце концов я выдавила:

— Знаете, вы очень больны.

— Но с ума не сошел, — ответил он. — Не то, что они.

Он повернулся и стал медленно подниматься к себе. Я положила трубку, пошла наверх и постучала Киру в дверь. Он открыл сразу же.

— Я знал, что это вы.

— Можно войти?

— Нет. Никто сюда никогда не входит.

У него под ногами по голым доскам носились серые перья.

— У вас порвалась подушка? — спросила я, показывая на усыпанный перьями пол.

— Да нет, глупышка, это голубиные перья, — ответил он. — Удивительно, как это вы сразу их не узнали. На севере ведь все держат голубей, разве нет?

— Нет. Так можно мне войти?

— Нет.

— И вы не выйдете?

— Нет. Незачем. Да еще когда у меня есть что курить.

Он закрыл дверь. Одно перышко вылетело из комнаты и опустилось на ступеньку. По дороге вниз я подняла его. На кончике виднелась капля крови.