Анатолий Гладилин - Большой беговой день

Ладно, храброму рыцарю достаточно и короткой шпаги.

Храбрый рыцарь? Нет, один из десяти тысяч идиотов, которые завтра все припрутся на Центральный Московский ипподром, что в простонародье называют "дураково поле".

Я ее только е... собрался, как звонок в дверь. Прийти мог кто угодно: забулдыга-приятель, сосед-алкоголик, с почты телеграмму принесли - но я-то сразу почувствовал, кто явился. И девочка (наверное, хорошая девочка, да не дал Бог) мигом юбку застегнула - и к зеркалу: прическу поправлять.

Снова звонок. Я спрашиваю через дверь и слышу Райкин голос. Прилетела на помеле!

Выхожу на лестничную площадку, дверь плотно прикрываю за собой. Слабая надежда - авось обойдется без скандала. Вежливо, но крайне нелюбезно интересуюсь:

- Что-нибудь случилось?

- Странно вы гостей встречаете.

Райка со мной на "вы". Неделю назад она устроила дикую истерику, сказала, что между нами все кончено: если увидит меня на улице - перейдет на другую сторону; чтоб я больше ей не звонил, не писал, не звал - ей тошно вспоминать все, что нас связывало, жалко потерянных лет; что я мелкий трус, человек без чести и совести, мерзкая, ничтожная личность; если я умру без нее от тоски и горя, то это будет мне справедливым возмездием, более того - она как-нибудь летним вечером приведет на мою могилу любовника, чтоб прямо там, на свежей траве... и вообще никогда, никогда ноги ее в этом доме не будет - хоть вешайся; и отныне мы на "вы", как посторонние, абсолютно незнакомые люди.

Кажется, яснее некуда?! И вот она приперлась, не предупредив даже по телефону, естественно, в полном параде, в боевой раскраске (все, что надо, подведено, подтенено, плюс килограмм польской пудры и пол-литра французских духов) - зыркает глазами, раздувает ноздри.

- Ты, конечно, не один?

Каждый вечер был один. Ждал. Плюнул. Еще сегодня днем честно изучал программу завтрашних бегов. Позвонила девочка. Сама. Я-то давно приметил, что она на меня глаз положила. В конце концов, я свободный человек или? Смотался в магазин - бутылку вина, бутылку коньяка (для заначки - резерв главного командования), рыбную консерву, сыр, пельмени, конфеты, - на автобусной остановке встретил девочку, привел и, ей-богу, ничего не хотел, разве что посидеть спокойно, отдохнуть.

Потом, правда, разошелся, коньяк выставил. Отвык я с новым человеком: ей любую новеллу выкладывай, все интересно, не то что Раиса-крыса, губы кривит, дескать, повторяешься. Словом, вспомнил молодость; сам увлекся, глядь, а девочка готова - глазки блестят, улыбочка, то да се, не теряй зря времени, веди ее на диван. И тут...

- Деловое свидание, - говорю, - но вам, Раиса, лучше не входить. Зачем пожаловали? Если деньги нужны...

Не успел сообразить, как она меня отшвырнула (бронетранспортер, а не женщина), ворвалась в квартиру - и началось:

- Сволочь, блядь притащил, ей у трех вокзалов трешник - красная цена! Вон отсюда!

Я Раису отталкиваю, изображаю из себя двадцать восемь панфиловцев ("нерушимой стеной обороной стальной разгромим, не пропустим врага") и девочке пытаюсь интеллигентно объяснить: мол, эта шумная дама - городская сумасшедшая, из клиники вырвалась, нижайшая просьба не обращать внимания.

У девочки лицо поплыло красными пятнами. Раискина косметика потекла черными ручьями. У меня руки в кровь исцарапаны.

Отдохнул я. Повеселился...

Не знаю, сколько я оборону держал. Потом Раиска заявила, что сейчас выбежит на улицу и бросится под машину. А девочка сказала, что с нее довольно, она уходит. Я кинулся проводить ее до автобуса и в дверях крикнул Раиске, чтоб сматывалась к чертовой матери, а если не уберется по-доброму, то я ее изуродую.

Девочку посадил в автобус, она на меня зверем смотрела - ни за что ни про что, а влипла в историю.

Возвращаюсь домой бешеный от злости. Раиска лежит на диване. Глаза навыкате, губы черные.

Отравилась. Пустая пачка димедрола на полу валяется. Цирк, да и только. Я эти номера уже видел. Однажды она пачку элениума сожрала, ну и проспала целый день...

- Райка, - говорю, - тебе не стыдно? Совесть у тебя есть?

Она разом ожила и заревела. Оказывается, меня облагодетельствовать хотели. Оказывается, она вспомнила, что случилось неделю назад - и как она была жестока ко мне, как несправедлива, и какое у меня было несчастное лицо, - и вот, решила приехать без звонка, приятный сюрприз, нечаянная радость - но увидела эту стерву и... Конечно, сейчас она понимает, что дико неудобно перед девочкой, что девочка ни в чем не виновата и сама Райка вела себя по-хамски и прочее и прочее, но на нее затмение нашло...

Рев.

Я заставляю ее выпить несколько стаканов воды, потом веду ее в ванную, запираю. Слышу, как ее рвет, как она икает, плачет и опять...

Она выходит, пошатываясь, бледная, бросает на меня трагический взгляд. И в этот момент я готов задушить ее голыми руками - за все - за то, что она делает и с собой, и со мной. И мне ее очень жалко.

Не гнать же мне ее на улицу?

Наливаю ей рюмку коньяка. Она выпивает, но ничего не ест.

Фашистским голосом я требую, чтоб она немедленно легла на диван и заснула. А я? Я постелю себе на полу. К ней мне противно прикасаться. Да, вот так, спокойной ночи!

Райка разложила диван, погасила свет, заснула.

Я сижу на кухне, пью рюмку за рюмкой, чтоб как-то забыть сегодняшний кошмар. Три часа ночи. Завтра, нет, уже сегодня Большой беговой день. Хорошая у меня будет голова! Свежая! Черт бы их всех побрал! Кого их? Меня и Раиску. Черт знает, что она с собой делает. Бедная девочка! Да не Раиска, а та, с расстегнутой юбкой. Теперь, конечно, фигу. Обидно, что сорвалось.

Из комнаты тихий шепот. Раиска меня зовет. Не надо к ней подходить. Еще рюмку. А вдруг ей плохо?

Я осторожно, на цыпочках, иду в комнату, сажусь на край постели. Провожу ладонью по мокрому Райкиному лицу. Она берет мою руку. Я торопливо раздеваюсь.

БЕГА

Первый заезд.

Большой Трехлетний приз.

"Ехать два гита. Участие во втором гите не обязательно. Призовые места распределяются по резвейшему, правильно совершенному гиту. Лошадь, съехавшая в первом гите, остановленная наездником без уважительных причин или оставшаяся за флагом, не имеет права на дальнейшее участие в розыгрыше приза. Вопрос об уважительности причин остановки лошади наездником решает Судейская коллегия" - выписка из правил.

Ах, этот первый заезд! Как много он определяет!

Я чешу от дома до ипподрома с двумя пересадками и мучаюсь: играть мне в первом заезде или нет?

Логичнее всего - пропустить. Ведь в следующем заезде - первый гит Большого Всесоюзного приза, "дербей", как говорят на ипподроме. Там у меня намечено пять лошадей, да еще проклятая Черепеть под вопросом. Их надо было бы посмотреть, а как их посмотришь, когда я опаздываю на разминку? (По теории всемирной подлости, такая ночка выдалась, что еле встал.) Я еще в метро, а тем временем на ипподроме "кони все скачут и скачут, а избы горят и горят". Горят, конечно, не избы, а деньги.