Анатолий Гладилин - Бригантина поднимает паруса (История одного неудачника)

...Вовка бесцельно побродил по улицам часа два и вернулся во двор. Там, в подворотне, уже собрался народ.

Стоял теплый вечер, но воротники пальто и пиджаков были подняты и кепочки натянуты на самые глаза.

Здесь находились Витька и Владька, ребята-девятиклассники из Вовкиной школы. Владька, когда выходил вечером к ребятам, отстегивал комсомольский значок и прятал его в карман куртки. Юрка, работающий шофером, привел с собою большого парня, по имени Хирса. Хирсу во дворе хорошо знали. Он появлялся не в первый раз, высокий, в сапогах, чуб из-под кепки. У него были красивые желтые глаза, чуть-чуть мечтательные. Но тонкий рот и складки по краям губ придавали его лицу жесткое выражение. Чем он занимается Вовка не знал. Говорили, что он одно время даже сидел. Вовке это льстило. Как же, он знаком с бывалым парнем! Попробуй теперь кто-нибудь тронуть Вовку... Правда, Хирсе, когда он был не в духе, ничего не стоило пнуть Вовку ногой, но это - мелочи, и нечего о них говорить.

Вовка стоял тут же и с наслаждением сосал окурок, оставленный ему Владькой. Он презрительно, как и все ребята, смотрел на прохожих и чувствовал себя вполне самостоятельным, независимым человеком.

- Приходили двое с Глотова, - сказал Витька. - Искали Владьку, говорили, что они с него что-то имеют.

Вовка знает, что с ребятами из Глотова переулка их двор дерется.

Витька продолжает:

- Мы с Юркой были во дворе. Ну, потолковали с ними... Их было двое. Юрка двинул одному из них в ухо.

Все с уважением смотрят на Юрку, но Юрка невозмутим и цедит сквозь зубы:

- Так, слегка, больше не успел.

Хирса одобрительно кивает головой. Витька продолжает:

- Обещали сегодня прийти с ребятами.

Хирса закуривает, затягивается и сплевывает.

- Задавим!

Вовка возбужден. Сейчас они придут, будет драка. Драка? У него заныло в животе... Но ведь с ним Хирса, Витька, Владька. Надо запастись чем-нибудь тяжелым... В его воображении возникает картина предстоящей драки... Раз он бьет кому-то в зубы. Тот падает. Два... Он еще покажет себя. Сам Хирса будет его хвалить... Почему-то ему сейчас вспоминаются те удалые песни, что он слыхал в пионерском лагере. Их знали все и пели тайком от вожатых. Песни о славных временах и веселых людях...

Там вольно и здорово. Бригантина подымает паруса, а на борту ее находятся авантюристы, вытирающие платком окровавленные руки и жадно вдыхающие свежий морской воздух. Девушка с глазами дикой серны бросается с маяка, потому что ее разлюбил суровый капитан. А юнга Билль (всего на два года старше Вовки) всадил нож в боцмана Боба...

Вовка ожесточенно сплевывает окурок и распрямляет плечи. Мимо проходит прилично одетый молодой человек в шляпе.

- Эй, шляпа! - кричит кто-то из ребят.

Все улюлюкают вслед. Молодой человек оборачивается. Вовка выступает вперед и, кривя рот, тянет неестественным, блатным голосом:

- Ты чего оборачиваешься? - и ругается.

Молодой человек ускоряет шаги.

Со времени твоего отъезда прошло два года. Я читал о тебе и в газетах и очерк в журнале. Вот, думаю, настоящий герой. Но когда я начал писать начало твоего пути...

Почему ты не насвистываешь "Едем мы, друзья, в дальние края", а мурлычешь какие-то странные песни? Ты считаешь себя неудачником. А мать Люси считает тебя хулиганом. И детство, по-твоему, у тебя плохое? Как тебе не стыдно?

Ну, вспомним сорок шестой год. Тяжелый был год. Голодный. Помнишь, отец устроил тебя в пионерлагерь. Бесплатно. Ты сорок дней жил на пароходе, на Оке. Пароход встал на якорь прямо у берега. Спустили трап - и ты на земле. Помнишь, как целые дни вы проводили в лесу? Собирали грибы, щавель, ягоды. А военную игру помнишь? А как вы катались на лодках? Ты там научился плавать. Ты узнал все окские пароходы. Ты научился по красной полосе на трубе определять, какой мощности буксир. Ты даже начал удить рыбу, с кормы забрасывая удочки. Тогда ты здорово загорел и вытянулся. И прочел первые стихи Лермонтова. И тебе очень не хотелось возвращаться в Москву. Я многое могу тебе напомнить, Вовка. Но у тебя плохая черта: видеть и вспоминать преимущественно плохое. Тебе трудно будет жить, Вовка.

Это, конечно, пройдет. Немного опыта. Но почему ты такой вырос, Вовка? И, вероятно, не ты один такой?

И, вероятно, здесь не только твоя вина...

В книгах ты читал только о примерных пионерах. Правда, там иногда попадались буки Коли и Васи, лентяи и двоечники. Но их быстро перевоспитывали. В книгах встречались одни лишь добрые, душевные учительницы. А пионеры все были инициативные, примерные, не цеплялись за подножку трамвая, не играли в футбол консервными банками в замусоренных дворах. Они круглые сутки делали уроки, проводили сборы, собирали металлолом и помогали старушкам. Ты знал наши колхозы по кинофильму "Свинарка и пастух".

У нас все было хорошо. Абсолютно все.

И ты постепенно пришел к выводу, что то, что есть хорошее, - так и должно быть. Нечему удивляться. Зачем обращать на это внимание? Но тогда каждый отрицательный факт сразу привлекал твое внимание. "Позвольте, у нас же не может этого быть. Мне никто об этом не говорил. Значит, я или не должен верить своим глазам или тому, что мне говорили раньше?"

Помнишь, когда у вас в районе построили Дворец пионеров? Ты не удивился тому, что после войны страна находит силы строить дворцы для пионеров. Ты не понял, что в этом и есть хорошее нашей жизни. Нет, ты возмущался тем, что Дворец маленький, что физкультурный зал все время занят, что в стрелковую секцию трудно записаться.

В школе ты увидел только плохих учителей и пионервожатых. И сделал вывод - школа плохая. А то, что тебя бесплатно обучали, то, что в школе были другие, хорошие учителя, которые многому тебя научили, - этого ты не замечал. Это, по-твоему, так и должно было быть.

Когда тебя сразу приняли на завод, быстро обучили и ты стал неплохим токарем, - ты считал, что так и надо. Это, по-твоему, само собой разумеется. Но сначала ты попал к мастеру, который хотел, чтоб ты ему поставил выпивку, и тогда он даст тебе разряд. И дома ты рассказывал матери только об этом, и сложилось впечатление - на заводе-то плохо.

Ты стал недоверчив. Ты связался со шпаной и научился говорить на блатном жаргоне. Но ты не был хулиганом. Ты остался хорошим парнем. Ты правильно понял, где твое место. Ты уехал на новостройки. Но о тебе дома подумали, что ты хитришь и едешь только потому, что в Москве у тебя не будет отдельной комнаты для тебя и для Люси. И ты обиделся. И ты не стал разубеждать. На заводе ты сказал: "Еду!" И все. Дома ты ответил: "Там я больше денег заработаю".

Теперь тебе не нравится в поезде? Вот тут уже ничего не сделаешь. Тебя сейчас не вразумишь тем, что, мол, раньше людей набивали в теплушки, как сельдей в бочку, и там было не до скуки, и поезд шел месяцами. Ты сейчас на все смотришь через призму одной мысли: "Люся осталась в Москве". И где бы ты ни был, шел бы ты пешком или летел на персональном самолете, - Люся осталась в Москве. И тебе страшно ее потерять. Это ты ее очень любишь, а она, наверное, не очень.