Харуки Мураками - Исчезновение слона

— Что вы за человек! А сколько вам лет?

— Двадцать пять, — сказал я. — В конце года исполнится двадцать шесть.

Она наконец отпустила мой локоть, и мы продолжили наш путь по дороге вниз. На этот раз я как следует сосредоточился на том, куда иду.

— Кстати, а я так и не знаю, как вас зовут.

— А я разве не сказала?

— Я не слышал.

— Мэй, — сказала она. — Касавара Мэй.

— Мэй? — переспросил я с удивлением.

— Так же, как и май.

— Вы родились в мае?

— Нет, — сказала она, покачав головой. — День рождения двадцать первого августа.

— Тогда почему вас назвали Мэй?

— Хотите знать?

— Ну, в общем, да, — сказал я.

— Не будете смеяться?

— Думаю, что не буду.

— В нашей семье держали козу, — сказала она как ни в чем не бывало.

— Козу? — переспросил я, еще больше удивившись.

— Вы знаете, что такое коза?

— Знаю.

— Это была очень умная коза. Дома к ней относились как к члену семьи.

— Коза Мэй, — сказал я, словно повторяя за ней.

— Я из крестьянской семьи, шесть девочек, а я младшая. Наверное, было уже все равно, как назвать шестого ребенка.

Я кивнул.

— Зато легко запомнить. Коза Мэй.

— Наверное, — сказал я.

Когда мы дошли до станции, я пригласил поужинать Касавару Мэй в благодарность за то, что она принимает наши звонки, но она сказала, что встречается с женихом.

— Ну, тогда в следующий раз, — сказал я.

— Да, с удовольствием, — сказала Касавара Мэй.

Ее бледно-синий кардиган исчез, словно его поглотила толпа спешащих с работы людей. Убедившись в том, что ее больше не видно, я, не вынимая рук из карманов пиджака, пошел по направлению к дому.

После того как Касавара Мэй ушла, мне опять показалось, что меня накрыло сплошной, без малейшего просвета, серой тучей. Подняв голову, я увидел, что тучи все еще на месте. К мутному серому цвету примешался ночной синий. Если не присматриваться, то и не разглядишь, что там есть тучи. Однако они по-прежнему покрывали небо, словно затаившееся огромное слепое животное, которое заслонило собой и луну, и звезды.

Похоже на прогулку по дну моря, подумал я. И спереди, и сзади, и справа, и слева все одинаково. И тело еще не совсем приноровилось к давлению и манере дыхания.

Оставшись один, я совершенно утратил аппетит. Ничего не хотелось есть. Не хотелось и возвращаться домой, а больше идти было некуда. Ничего не оставалось, как просто идти по улице, ожидая, пока что-нибудь не придет на ум.

Время от времени я останавливался: посмотрел на афишу фильмов Каннского фестиваля, на витрину магазина музыкальных инструментов, а все остальное время разглядывал лица прохожих. Несколько тысяч человек появлялись передо мной, а затем сразу исчезали. Мне казалось, что они перемещаются с одного края сознания на другой.

Улица была такой же, как и всегда. Гомон каких-то слов, каждое из которых утеряло свой изначальный смысл, прилетающие неизвестно откуда обрывки музыки, переключающийся светофор и выхлопные газы. Все это спускалось с неба на ночной город, словно кто-то лил и лил чернила. Во время прогулки по ночному городу мне казалось, что какая-то часть этого гомона, света, запаха, волнения уже на самом деле не существует. Это просто эхо, оставшееся со вчерашнего, с позавчерашнего дня, с прошлой недели, с прошлого месяца.

Однако в этом эхе я не мог различить ничего знакомого. Слишком далекое, слишком неясное.

Сколько времени я бродил и сколько прошел, я не знаю. Знаю лишь то, что мимо меня прошло несколько тысяч человек. По моим предположениям, лет через семьдесят-восемьдесят все люди из этих нескольких тысяч уже уйдут из этого мира. А ведь семьдесят- восемьдесят лет — не такой уж и долгий срок.

Устав от прохожих — вероятно, я искал среди них близняшек, ведь у меня не было никакой иной причины смотреть на лица людей, — я почти бессознательно свернул на узкую безлюдную улочку и зашел в маленький бар, куда приходил иногда выпить в одиночестве. Я сел за стойку, как и всегда, заказал «I. W. Harper» со льдом и съел несколько бутербродов с сыром. В баре почти не было посетителей, тишина хорошо сочеталась со старым деревом и лаком. Из колонки под потолком тихо играло одно джазовое фортепианное трио, которое было в моде несколько десятков лет назад, время от времени к музыке примешивались звон стаканов и потрескивание льда.

Я старался думать, что все уже потеряно. Что-то уже потеряно, что-то продолжает теряться. Никто не может исправить того, что уже испорчено. Именно поэтому Земля продолжает кружиться вокруг Солнца.

Я подумал, что мне не хватает реальности. Земля крутится вокруг Солнца, Луна крутится вокруг Земли, вот такая реальность мне нужна.

Предположим, что я бы случайно где-нибудь встретился с близнецами. Как было бы правильно поступить?

Спросить их, не хотят ли они еще раз пожить со мной?

Даже я понимаю, что в таком предложении нет никакого смысла. Это бессмысленно и невозможно. Они уже прошли мимо меня.

Но даже если бы они согласились вернуться ко мне? Это невероятно, однако все же допустим… Что тогда?

Я откусил маринованный огурчик, лежавший рядом с бутербродом, и глотнул виски.

Бессмысленно, подумал я. Они могли остаться в моей квартире на несколько недель, несколько месяцев или даже несколько лет. Но однажды опять исчезли бы. Точно так же, как и в прошлый раз, без предварительного сообщения, без объяснений, исчезли, как сигнальная ракета, унесенная ветром. То же самое повторилось бы еще раз. Бессмысленно.

Это реальность. Я должен принять мир без близнецов.

Я стер платком капли воды со стойки, вытащил из внутреннего кармана пиджака фотографию и положил перед собой. За вторым стаканом виски я думал о том, что же говорила одна из близняшек сидящему рядом молодому мужчине. Если приглядеться повнимательнее, казалось, что она выдыхает ему в ухо воздух или невидимую глазу дымку. По фотографии не поймешь, заметил он это или нет. Я предположил, что этот мужчина ничего не заметил. Так же, как в то время ничего не замечал и я.

Копаясь в обрывках перемешавшихся в моей голове воспоминаний, я почувствовал в обоих висках, где-то глубоко, едва заметную тяжесть, неизбежный результат моего самокопания. Будто что-то парное, двойное, спрятанное в моей голове, ползет по ней, пытаясь вырваться наружу.

Я подумал, что должен, вероятно, сжечь эту фотографию. Но сжечь ее я не мог. Будь у меня силы ее сжечь, я бы с самого начала не зашел в тупик.

Допив второй стакан виски, я, взяв записную книжку и мелочь, подошел к розовому телефону, набрал номер. Когда зуммер прозвучал раза четыре, я передумал и повесил трубку. С телефонной книжкой в руках я еще некоторое время смотрел на телефон, но никакой удачной мысли так и не пришло в голову, поэтому вернулся к стойке и заказал себе третий виски.