Валерий Вотрин - Последний магог

— Фисташка, — повторил я недоумевая.

Кивнул и горько улыбнулся мне тэнгэр, и тотчас же его не стало.

Надо ли говорить, что я немедленно пошел и передал Шмешу-хэхэхэю и всем остальным слова тэнгэра? Надо ли рассказывать, как я их передавал? Как громкая музыка заглушала меня, как мне не поверили, как подняли на смех? Как попытались пьяными здравицами свести на нет мною сказанное? Нет, они меня не услышали. Даже Шмешу-хэхэхэй, узнав, кто послал меня говорить к ним, недоверчиво рассмеялся.

— Я даже такого тэнгэра не знаю, — были его слова.

Он не знал такого тэнгэра. Да знал ли его кто-нибудь, кроме меня и Нишкни? Одно я твердо знал: знал его я, знала его Нишкни, а значит, был такой тэнгэр. Был и хотел предостеречь. Но не послушали его слов.

И еще увидел я: посреди шумного празднества, когда мои слова пропали втуне, когда не хотели слушать моих слов, один человек вникал и слушал — Языгу. И наклонялся, и прислушивался, и старался ничего не пропустить. С самого начала проникся я к нему, как-то ему поверил. Он внушал доверие. И когда посреди шумного дуя, среди пенящихся чаш и застольных здравиц, хмельных лиц и неосмысленных речей я увидел его лицо, я понял, с кем нужно говорить. Языгу, человек из хосуна Сиди. Я приметил его тогда, на буйном дуе. Я решил, что буду говорить с ним.

Вернувшись в свою пещеру, я долго сидел у огня. Скорбь моя внезапно успокоилась, словно утихомиренная принятым решением. Красные отсветы блуждали по стенам пещеры. Потрескивали дрова. Я сидел и вспоминал слова тэнгэра, каждое его слово. «Фисташка», — бормотал я. Темен был мне смысл этого слова, непонятно, зачем тэнгэр упомянул его. Я сидел и думал о тех людях, которых тэнгэры считали верными. Кто они? Откуда? Временами меня немного подбрасывало — так действовало на меня принятое решение. Потому что я решил уйти через два дня, уйти с Языгу, и больше ни с кем. Я думал о Языгу, думал о Шмешу-хэхэхэе. Постепенно меня сморил сон. Я спал и видел сны о далекой земле Огон, в которую ушел пророк Сбегу и куда отправляюсь я сам.

Никогда не забуду тот день, когда я покидал землю Магог. Накануне я переговорил с Языгу и убедил его идти со мной. Тот не был уверен до конца и считал, что идти нужно большой группой, запасшись достаточным количеством провизии, и обязательно ночью. В этом я был с ним согласен, но разной бывает ночь, и полночные часы отличаются от предутренних. Так я и сказал Языгу.

Оказывается, он знал, что некоторых людей тэнгэры считают верными, настолько верными, что оставляют вместо себя. То были особые шаманы, не находящиеся в услужении ни у одного из бегов, а взятые на тэнгэрово воспитание еще в детстве, когда выходили наружу их особые способности. Время их дежурства сбегуты обычно и использовали для побега.

Много интересного рассказал мне Языгу. Рассказал, что не только сбегуты уходят, но и обычные магоги покидают страну. Рассказал, что не всякий шаман пропустит, а только порченый. И что такого порченого нужно еще вычислить и одарить его, иначе не пропустит. Рассказал еще, что тэнгэры внимательно следят за своими верными людьми, проверяют их всякий час и жестоко карают за измену.

— Чем же обычно одаривают порченого шамана? — спросил я, с жадностью слушая рассказ Языгу.

— Они берут все, что можно, — начал объяснять он. — Глаз у них особый: они с ходу узнают, чего ты стоишь, и назначают цену. Но делают это осторожно — сначала изводят ненужными вопросами, а когда человек готов от этих вопросов со скалы броситься, прямо говорят, сколько и что с него требуется.

— А если это не порченый шаман, а верный?

Тут, по словам Языгу, дело было совсем безнадежное. Потому что порченый шаман тебя потреплет-потреплет, но пропустит. А верный шаман и трепать не будет — просто спросит с тебя заветное слово и, когда ты его вслед за ним произнести не сможешь, отдаст тэнгэрам. А те заберут тебя и схоронят так, что никто вовек не отыщет.

— Что же нам предложить порченым шаманам? — испугавшись, спросил я.

И Языгу ответил, что наперед никто этого знать не может. Один порченые берут золото, другие — строительные материалы, третьи — шкуры, четвертые — бурдюки с ойраком. Но все в конце концов берут то, что ты можешь им предложить, и в этом — наше спасение. Нужно взять то, что есть, а там разберемся.

— Будем надеяться, — прибавил Языгу, — что нам попадется порченый шаман, а не верный. Потому что с верным шаманом дело будет совсем безнадежное, все равно что чумной баран или еда, в которую попал песок.

В тот день мы зашли к Шмешу-хэхэхэю. Старик жил не в пещере, а в небольшом доме на краю долины. Домик был укрыт среди скал, даже вблизи трудно было различить его. Шмешу-хэхэхэй встретил нас ласково, сам разлил чай, предложил угощение. И тогда Языгу без лишних слов объявил о том, что завтра мы уходим.

В ответ Шмешу-хэхэхэй переменился в лице и промолчал. Языгу предупреждал меня об этом — что Шмешу-хэхэхэй переменится в лице и промолчит, потому что не хочет, чтобы Языгу уходил.

— Я стар, — промолвил наконец Шмешу-хэхэхэй. — Видать, помру скоро. Кто останется в потаенной долине? Кто будет наставлять и снаряжать в дорогу сбегутов? Некому. А если еще и Языгу уйдет? Кто будет в дорогу снаряжать и наставлять сбегутов?

— Серчай-карга есть, — несмело предложил Языгу.

— Серчай-карга тоже старая, — возразил Шмешу-хэхэхэй. — Лежит в своей пещере, охает. Кости у нее болят.

Мы с Языгу переглянулись, и он произнес:

— Уважаемый эхэхэй, вас никем не заменишь. Вашу мудрость ничем не заменишь. Ваши знания ничьими не заменишь. Но есть Срезай-углы, человек из хосуна Сиди. Он с нами давно. Он хороший воин и знающий проводник. Он может стать вместо меня. Он хороший воин и знающий проводник. Вполне он может стать вместо меня. Звать его Срезай-углы, он человек из хосуна Сиди.

— Срезай-углы совсем молодой, — проворчал Шмешу-хэхэхэй, но, кажется, только для вида. Было заметно, что он не подумал об этом человеке из хосуна Сиди. Какое-то время прошло в молчании, после чего Шмешу-хэхэхэй молвил:

— Ладно, Языгу. Хочешь — иди. Но помни: вернуться ты не сможешь.

— О том знаю, многоуважаемый хэхэхэй, — с поклоном произнес Языгу и тайком подмигнул мне. Нам удалось получить согласие главного человека.

Свои сборы мы держали в тайне, но весть о них очень скоро непонятно как распространилась по долине, и к нам стали приходить люди, прося взять их с собой. Все они уже принадлежали к той или иной группе, собиравшейся уходить, и знали точную дату ухода. Однако украдкой они приходили к нам и просили взять их с собой. Среди них были молодые и старые, женщины и дети — люди из разных хосунов, имевшие имя и такового не имевшие, нарекшие себя или нареченные другими. И всем им приходилось отказывать, потому что только вдвоем намеревались мы уйти.