Михаил Чулаки - Примус

Ну что ж, в больницу он лег. Удастся ли из больницы встать?

Но вскоре явились и врачи. Двое. Старший, весь седой, еще не осмотрев нового пациента, уже смотрел понимающе и грустно.

Пощупав Герою в подреберье, он сказал тихо и бережно:

- Еще пообследуем, конечно, но думаю, что придется вам почку удалять.

- Я так и думал, - бодро сообщил Герой.

Ничего другого он и не мог думать после красноречивых умолчаний в поликлинике.

- Ну а пока гемостатическую терапию, - отнесся тот к младшему коллеге.

Младший кивнул и сделал пометку.

- Завтра освободится место, переведу вас в свою палату, - пообещал он. - Я буду вас вести. Меня зовут Арнольд Александрович.

Герой присел и изобразил полупоклон. Ему было безразлично, в какой палате лежать.

Вот и всё. Две минуты на весь осмотр. Или - одна.

Чтобы не тревожить соседей, он вышел в коридор и позвонил. Сначала Любке.

- В больницу отвезли?! Ну ты даешь! А чего ожидать другого? При твоей дикой жизни! Будет теперь время подумать и покаяться.

Не алкоголик он, не наркоман, ни разу даже гоноррею не подхватил, а послушать Любку на досуге, он - чудовище беспутства. Это бы еще ладно, но особенно противно было слышать пожелание покаяться. Любка ударилась в модное православие, замаливает грехи и хотела бы, чтобы брат тоже окрестился и ходил целовать попам руки. А его тошнит от этой елейной ханжеской публики!

Любка обещала приехать сегодня же, - как же, спешит выполнять свой сестринский и христианский долг. Сразу же позвонил и Джулии. Они ведь и собирались созвониться при последней встрече. А если узнает о его болезни от Любки - совсем обидится. А узнать может: что-то больно тесно они подружились с первого взгляда.

Джулия отреагировала деловито:

- Что тебе привезти? Телевизор маленький?

- Нет-нет, только этого шума мне здесь не хватало.

- Тогда - плейер.

- Плейер - пожалуй.

- Хорошо. Почитать чего-нибудь?

Читать Герою не хотелось. Хотя была одна книга. Вернее - журнал. Давно читал странную повесть. Или не повесть. Вроде исповеди. Только что прочитал исповедь Бори Кулича, а несколько лет назад читал тоже - исповедь... Но он не помнил ни автора, ни номера журнала.

- Нет. Ну газеты разве что.

- Ладно, накуплю тебе бульварной прессы - для разгрузки головы. Чтобы дурацкие мысли не заводились.

Он не стал уверять ее, что никакими дурацкими мыслями не страдает: ведь принято считать, что человек должен бояться опухоли больше, чем бандита в темной подворотне.

Он улегся снова.

А ведь и в самом деле полагалось бы ему впасть в панику. Ведь нашлась в нем опухоль! Опухоль - почти синоним рака. Можно сказать, готовится смертный приговор. Почти смертный. А ему все равно. Искренне все равно, он не притворялся перед самим собой.

Если бы он оставался в собственном представлении гением и завтрашним благодетелем человечества, жутко обидно было бы умереть, не успев... И тогда бы неизбежно последовала депрессия, тогда бы Герой, если бы и сдержался внешне, внутренне бы рыдал и сетовал на несправедливость судьбы. А так ничего интересного впереди не предвиделось. Так что жить дальше сделалось просто неинтересно. Ну - умереть. Или - не умереть. А какая разница? Он никогда не жил только ради минутных ощущений, даже самых приятных. Впечатления развлекали его, но мало. Как вообразил он, пожалуй, уже в пятом классе, а то и раньше, что он - величайший гений, созданный для всемирной славы, так с этим и остался. Вырос с тех пор, но внутренне не изменился. Был отличником в школе, а потом должен был стать отличником во всемирном масштабе - вот и вся разница. Как бросал оземь хулиганов, так должен был торжествовать над любыми соперниками и во взрослой жизни.

А кстати, на тренировках ведь бросали на жесткий ковер и его. Не тогда ли, приложившись спиной, он посеял зародыш опухоли в своей почке? Бывает же, что опухоли возникают на месте удара. В общем, теперь это безразлично, но причинно-следственная связь получилась бы забавной: хотел торжествовать над противниками - и заработал на этом рак, который готов восторжествовать над ним.

Но все равно он бы не отказался от потребности - торжествовать. А как можно жить иначе? Быть как все - все равно что вовсе не быть. Герой этим жил и дышал с детства. Быть первым - или никаким.

Если бы Герой жил во времена монархии, каждая минута жизни была бы ему невыносима. Как можно жить в качестве подданного, над которым каждую минуту властен царь или король?! Имея в виду, конечно, абсолютного монарха, властного в животе и смерти своих подданных, а не современного декоративного европейского короля. При абсолютной монархии полноценно живет только один человек - самодержец. И только самодержцем стоит быть. Стоит жить. А как существовать, будучи одним из безымянной массы, клеточкой пушечного мяса?! Герой когда-то разглядывал фотоальбом - похороны Александра II. Тогда фотография уже была достаточно продвинута, и картины получились очень натуральные. И сравнить с тем, как закапывают какого-нибудь солдата - в точности как бездомную собаку. Так зачем живет такой солдат, зачем живет любой подданный, которым самовольно и своенравно может распоряжаться царь?! В конце концов, такое устройство вполне аналогично муравейнику, где самостоятельным существом можно считать только царицу, а прочие муравьи - фактически клетки единого организма. При абсолютной монархии и все подданные - всего лишь клетки единого организма и ценны не более.

При демократии хотя бы формально каждая личность равноценна. Ложь, конечно: быть безымянным рядовым - участь почти такая же безнадежная и при формальной демократии, достаточно посмотреть, как хоронили безымянных солдат в Афгане или теперь в Чечне - снова как бездомных собак. Многие вообще остались неопознанными. Интересный итог жизни - неопознанный труп. Зачем было жить в таком случае?!.. Но при демократии расширяется спектр возможностей. При самодержавии вершина всего одна, при демократии их несколько. Даже чемпионат в каком-нибудь популярном виде - самостоятельная вершина, пик иерархии, к которому стремятся все собратья по спорту. Благодетель человечества, первооткрыватель нового способа связи или нового вида энергии - тоже на своей вершине.

Быть первым - или никаким. Это так понятно. Став никаким, Герой потерял возможность страшиться за свою жизнь. Что еще хорошо, он свободен от привязанностей. Ведь чем утешают себя бесчисленные безымянные никакие: они должны жить, потому что нужны детям, женам, даже любимым собакам и кошкам. Вот и милая бабуля, между прочим, должна жить подольше, потому что без нее плохо придется ее дорогой Мавроде; Мавродю, откровенно говоря, после нее могут просто усыпить или - в лучшем случае - выкинуть на улицу. Значит, бабуля наполовину живет ради своей Мавроди. А когда погиб очередной майор в Чечне, что первое сказали в новостях? "Отец троих детей!" Значит, сам по себе он не очень-то и ценен, но обездолены дети, сделались сиротами. Детей жалко, а не майора, ради них он живет. Потому что дети - еще не проявлены, еще не умерла надежда, что они добьются чего-то, сделаются самоценны; а нет - надежда перенесется на их детей... И все признают такую шкалу. А Герой, как и в пятом классе, по-прежнему живет только ради себя, у него ни детей, ни жены, ни собаки, никто не осиротеет. Оставайся он гением и благодетелем, он был бы самоценен: когда достаточно молодым умер великий Карузо, никто не сказал, что остались маленькие дети. Или - не остались. И вообще, были ли у Карузо дети? Он ценен сам по себе. Эйнштейн, столь нелюбимый Борей Куличом, ценен сам по себе, а не как опекун и защитник своих детей. Вот чего всегда хотел Герой: чтобы его ценили самого по себе, а не как защитника своего сына или любимой собаки, которые иначе осиротеют. Кстати, у очень многих великих людей дети как-то не сложились в жизни. У Ленина и Гитлера, - как бы к ним ни относиться, но историю они повернули на свой лад, - детей не было. У Сталина были - и все как один несчастны, потому что быть сыном великого человека - бремя почти невыносимое. У Пушкина дети были, у Лермонтова - нет, так же как у Некрасова, Блока. Великим людям есть что предъявить в итоге, а всем прочим - нечего, разве что детей.